Арнольд Джозеф Тойнби - Исследование истории. Том II - Цивилизации во времени и пространстве

Варвары, вторгающиеся in partibus civilium (в цивилизованную страну), фактически обрекают себя на моральный надлом как на неизбежное следствие своего вторжения. Однако они не уступят своей судьбе без духовной борьбы, которая оставляет свои следы в их литературных мифологических памятниках, обрядах и нормах поведения. Повсеместно встречающийся основной миф варваров повествует о победоносной борьбе героя с чудовищем за обладание сокровищем, которое было утаено от людей таинственным врагом. Это обычный мотив рассказов о борьбе Беовульфа с Гренделем [495]и его матерью, о борьбе Зигфрида [496]с драконом, о подвиге Персея [497], обезглавившего Горгону и впоследствии освободившего Андромеду после уничтожения морского чудовища, угрожавшего ее поглотить. Тот же мотив вновь появляется в мифе о Ясоне, перехитрившем змея, охранявшего Золотое Руно [498], и в мифе о Геракле, похитившем Кербера [499]. Этот миф представляется проекцией во внешний мир той психологической борьбы, которая происходила в душе варвара. Это была борьба за освобождение высшего духовного сокровища человека — его разумной воли — от той демонической силы, которая высвободилась в подсознательных глубинах его души в результате разрушительного опыта, вызванного внезапным переходом из обычной внешней «ничейной земли» в волшебный мир, открытый из-за разрушения границы. Миф может представлять собой перевод в область литературного повествования ритуального акта заклинания, в котором победивший в войне, но духовно встревоженный варвар пытается найти практическое средство от своей опустошительной душевной болезни.

В появлении особых норм поведения, соответствующих специфическим условиям героического века, мы можем увидеть дальнейшую попытку установить моральные ограничения для того демона опустошения, который высвободился в душах варварских хозяев и господ поверженной цивилизации с падением физических ограничений военной границы. Выдающимися примерами являются ахейские гомеровские Aidôs и Nemesis («стыд» и «негодование») и исторический омейядский Hilm («намеренное воздержание»).

«Основной особенностью Aidôs и Nemesis, как вообще относящихся к сфере чести, является то, что они начинают действовать, когда человек свободен — когда отсутствует принуждение. Если вы возьмете народ… освободившийся от всех прежних репрессий, и выберете из его числа сильного и неистового вождя, который никого не боится, то сначала вы подумаете, что такой человек свободен делать все, что ему придет в голову. А затем вы фактически обнаружите, что среди его беззакония неожиданно обнаружится некое возможное действие, которое почему-то заставит его чувствовать неудобство. Если он действительно его совершил, то он “раскаивается” в совершенном и его преследуют мысли об этом. Если не совершил, то тогда он “избегает” поступать таким образом. И это не потому, что кто-то заставляет его, и не потому, что следствием этого поступка будет какой-то особый результат, но просто потому, что он чувствует Aidôs…

Aidôs — это то, что вы испытываете от своего собственного поступка. Nemesis — это то, что вы испытываете от поступка другого. Или (что гораздо чаще) то, что, как вы воображаете, испытают от вашего поступка другие… Однако предполагаемого не видит никто. Поступок, как вам хорошо известно, остается νεμεσητόν — предметом, по поводу которого испытывают Nemesis. Только в данном случае нет никого, кто бы мог испытывать это чувство. Однако если вы сами чувствуете неприязнь к тому, что сделали, и испытываете Aidôs за этот поступок, вы неизбежно осознаете, что что-то или кто-то чувствует неприязнь или неодобрительно относится к вам… Земля, вода и воздух полны живых глаз: theoi, daimones, kêres [500]… И это именно они глядят на вас и гневаются на вас за ваш поступок, который вы совершили» {121} .

В постминойский героический век, как он изображен в гомеровском эпосе, к поступкам, которые могли вызвать чувства Aidôs и Nemesis, относились трусость, ложь, нарушение клятвы, отсутствие почтения к старшим, жестокость или вероломство по отношению к беспомощным.

«Не говоря уже о дурных поступках, совершенных ими, существуют определенные классы людей более albahi, способных испытывать Aidôs более, чем другие. Есть люди, в присутствии которых человек чувствует стыд, неловкость, трепет, более сильное, чем обычно, чувство того, как важно совершать хорошие поступки. Какого рода люди особенно склонны испытывать этот Aidôs? Конечно же, существуют короли, старейшины и мудрецы, князья и посланники: αίδαϊοι βασιλήες, γέροντος и тому подобные. Все это люди, к которым вы естественным образом будете испытывать почтение и чье хорошее или плохое мнение будет важным в этом мире. Однако… вы обнаружите, что совсем не эти, а другие люди вызывают более глубокое чувство Aidôs… перед которыми вы еще более остро испытываете свое недостоинство и чье хорошее или плохое мнение в конечном счете необъяснимым образом перевешивает. Это лишенные земли, оскорбленные, беспомощные и среди них самые беспомощные — мертвецы» {122} .