Николай Шпанов - Заговорщики (Книга 1, Преступление)

- Одна глупость страшнее другой, - воскликнул Рузвельт.

- Не понимаю, что тут глупого, - сказал Гопкинс, - если вместо одного давильного автомата я посажу в сарай сотню парней. Все они будут заняты, все будут получать кусок хлеба, а я буду иметь те же пятьсот кастрюль в день, которые штампует автомат.

В глазах Рузвельта мелькнула нескрываемая насмешка. Когда Гопкинс умолк, он сказал:

- Значит, когда эти сто парней родят еще сто, вы должны будете дать им в руки вместо медного молотка деревянный или просто берцовую кость съеденного ими вола, чтобы работа у них шла медленней. А когда у той второй сотни родятся еще сто сыновей, вы заставите их выгибать кастрюли голыми пальцами, а закраины для донышка делать зубами?

- Это уже абсурд!

- А не абсурд предполагать, что три доллара, которые вы даете сегодня мастеру при автомате, можно разделить на сто парней, а потом на двести, а потом...

- Вы сегодня поднимаете меня на смех.

- Это все-таки лучше, чем если бы вас подняли на смех Тафт или Уилки.

- Одно другого стоит, - кисло протянул Гопкинс. - Но в заключение я вам все-таки скажу, что сколько бы вы ни занимались вашей филантропией, вы не спасете от катастрофы ни Америку, ни тем более человечество. - Гопкинс подумал и очень сосредоточенно продолжал: - Я настаиваю: перспектива должна быть! - Он убеждающе потряс в воздухе кулаком. - Поймите же, патрон, она должна быть тем лучшей, чем меньше людей будет на земле. Ведь чем скорее они размножаются, тем больше возникает противоречий, тем сгущеннее атмосфера, тем страшнее смотреть в будущее.

- Вы пессимист, Гарри...

- Ничуть! Мне просто хочется думать логически: а к чему же мы придем, когда их будет вдвое, втрое больше? Это же чорт знает что!.. Кошмар какой-то!..

Рузвельт остановил его движением руки.

- Вы недурной делец, во всяком случае, с моей точки зрения, - прибавил он с улыбкой, - но ни к чорту негодный философ, Гарри... - Он пристально посмотрел в глаза собеседнику. - Говорите прямо: вам хочется уничтожить половину человечества?..

4

Рузвельт был человеком, не способным положить на стол даже локти. Он был из тех, кто в нормальных условиях избегал говорить неприятности. Во всех случаях и при любых обстоятельствах он стремился приобретать политических друзей, а не врагов. Вместе с тем он понимал, что в сношениях с противниками, будь то внутри Штатов или за их пределами, - особенно, если эти противники более слабы, - нужно разговаривать подчас просто грубо. Поэтому Рузвельту нужен был кто-нибудь, кто мог за него класть на стол ноги на всяких совещаниях внутри Америки и на международных конференциях и говорить с послами языком рынка. Таким человеком и был Гарри Гопкинс.

Гопкинс понимал: вопрос, только что заданный ему Рузвельтом, не риторический прием. Но Гарри достаточно хорошо изучил президента, чтобы знать, что в разговоре с ним далеко не всегда следует называть вещи своими именами. Нужно предоставить ему возможность обратиться к избирателям с высокочеловечными декларациями, обещать мир всему миру, обещать людям счастливое будущее. А когда дойдет до дела, он, Гопкинс, найдет людей, руками которых можно делать любую грязную работу.

Не всегда можно было прочесть мнение президента в его взгляде. Сейчас, например, Гопкинс не мог понять: действительно ли Рузвельт осудил его, или это опять только манера всегда оставаться в глазах людей чистоплотным.

"Вам хочется уничтожить половину человечества?.."

Что ему ответить?..

Гопкинс негромко произнес:

- Я этого не сказал, но...

- Но подумали! А мне не хочется, чтобы мой лучший друг строил из себя какого-то каннибала, считающего, что только война может нам помочь выйти из тупика.

- Значит, тупик вы все-таки признаете! - торжествующе воскликнул Гопкинс, поймавший Рузвельта на слове, которое у того еще ни разу до сих пор не вырывалось. Но президент мгновенно отпарировал:

- Не тот термин, - сказал он, - я имел в виду политический кризис и только...

- Ну, так попробуйте вытащить мир из этого "кризиса", избежав войны. Буду рад выслушать хорошую лекцию по этому поводу.

- К сожалению, Гарри, - и лицо Рузвельта сделалось задумчивым, - я теперь все чаще обращаюсь к русской литературе, когда мне приходится разбираться в сложностях, до которых докатилось человечество. На этот раз я передам вам мысль одного русского публициста, с которым сам познакомился недавно. Но тем свежее у меня в памяти его мысль: некий джентльмен сомневается в дальнейшей судьбе цивилизации человечества только потому, что животный страх за собственные преимущества, присвоенные за счет других людей, он переносит на общество в целом. Он думает: "Так как с прогрессом общества будут уменьшаться мои сословные преимущества, обществу в целом будет хуже. А когда меня вовсе лишат привилегий, общество окажется на грани гибели..." - Рузвельт вопросительно посмотрел на Гопкинса. - Вы поняли, Гарри?.. Не кажется ли мне, что, когда меня лишат Гайд-парка, человечество останется без крова?..