Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Вот как описывает эту ситуацию в своем путевом дневнике юный немецкий художник Эуген Хесс, ехавший из Петербурга по Псковскому тракту летом 1839 года. (Отец автора записок, знаменитый баварский художник-баталист Петер Хесс, по поручению императора Николая I делал зарисовки мест сражений войны 1812 года. Художник взял с собой в поездку по России своего 15-летнего сына, начинающего художника Эугена Хесса. По распоряжению Николая их сопровождали генерал-майор императорской свиты Л. И. Киль и полковник Генерального штаба Г. К. Яковлев.)

«Так как Псков лежит не на почтовом тракте, мы были вынуждены вернуться с нашими лошадьми на почтовую станцию, находящуюся не очень далеко, всего лишь в одной версте от города. Здесь к нам вышел смотритель с безутешной физиономией и сообщил, не переставая подобострастно кланяться генералу, что недавно проехавшая княгиня Паскевич забрала всех лошадей.

Только после очень длительных переговоров офицеры довели дело до того, что нам доставили восемнадцать крестьянских лошадей. Однако уже беглый взгляд на этих кляч убедил в их полной непригодности, так как это были сплошь мелкие, тощие животные с жалкой, перевязанной веревочками сбруей, которая угрожала порваться каждую минуту.

Потом начался галдеж. Одновременно орали и спорили двадцать парней, мужиков, стариков и мальчишек. Едва, после долгих пререканий, впрягли одного конягу, как тут же привели другого, а этого выпрягли, где-то там попробовали привязать, но потом привели обратно и снова поставили на прежнее место. Все это продолжалось полчаса, пока, в конце концов, не запрягли все восемнадцать лошадей — по шесть в каждый экипаж.

Но теперь разразился новый спор, на этот раз из-за кучеров. Ведь каждому хотелось заработать свои чаевые. Наконец решили разыграть, кому ехать, и сделали это вот каким образом. Одновременно, втроем или вчетвером, схватились за конец поднятой вверх веревки, а потом каждый, один за другим, обхватывал ее кулаком ниже предыдущего и так до самого низа. Тот, чей кулак оказывался последним, мог ехать.

Но это развлечение для генерала продолжалось слишком долго. Он с руганью выпрыгнул из коляски и, сжав кулаки, набросился на толпу, которая немедленно разбежалась, хотя и не без того, что нескольким стоящим спереди достались тумаки, принятые ими как должное.

Только теперь, после всех этих испытаний нашего терпения, крестьяне уселись на козлы, нашелся и форейтор, и мы тронулись в путь. Но едва мы проехали одну версту, как с козел громко закричали — стой! — и все слезли, чтобы что-то залатать или поменять в лошадиной упряжи. И так повторялось поминутно.

В довершение всего перед нами появился широкий и глубокий песчаный овраг, и мы даже вначале не могли понять, как нам следует через него перебираться. Спуск туда, правда, оказался легким, также без особого труда мы переправились через бегущий внизу ручей. Но на противоположный склон мы поднялись, многократно на нем застревая, и только благодаря тому, что объединили все наши силы.

Когда мы оказались наверху, стало ничуть не лучше. Чтобы облегчить бедным лошадям путь по песку, мы почти два часа брели рядом с колясками в полуденный зной под палящим солнцем по местам, где не было ни единого дерева, причем наши кучера совсем не были уверены, что мы движемся в правильном направлении. Длина этого перегона была тридцать верст!

Наконец, через пять часов, преодолев половину пути, у дороги, по которой мы тогда, к счастью, шли, мы увидели несколько крестьян с лошадьми. Правда, они уже были подряжены для кого-то другого как сменные, но при виде эполетов крестьяне были вынуждены согласиться отвезти нас. Наши прежние кучера, как и мы, были очень довольны этим обменом, а еще больше бедные лошади, последних сил которых хватило лишь на то, чтобы с ржанием добраться до ближайшего поля и там рухнуть на землю.

Теперь дело пошло несколько быстрее, так что во второй половине дня мы доехали до городка Остров» (203, 36).

Для ямщика (как, впрочем, и для русского крестьянина вообще) лошадь была не только средством, с помощью которого он зарабатывал свой хлеб насущный. Она была его другом, помощником, почти членом семьи. Она вывозила его из снежных заносов и непролазной грязи, спасала от волчьей стаи и кистеня разбойника. По одному ему известным приметам ямщик безошибочно узнавал свою лошадь среди десятков других.

Подобно тому как советский автомобилист знал все достоинства и недостатки своих видавших виды «жигулей», так и ямщик мог прочесть целую лекцию об особенностях своей лошади.