Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Окуджава очень любил собирать друзей на даче у себя в Переделкине. Делал все сам, никакой помощи от Ольги не ожидая, не требуя. Она с улыбкой наблюдала, как он хлопочет — что-то готовит, даже не подпуская ее к плите. А потом она уходила. Он никогда ее о том не просил, это она не хотела мешать им. В той жизни, о которой они говорили и в которую погружались в воспоминаниях, ее еще не было, да и быть не могло, хотя она и знала ту жизнь — от него самого, да и песни-стихи столько ей всего рассказали…

В тех песнях, что едва ли не в каждом московском доме зазвучали потом, тоже выплывали слова посвящения и тоже светилась любовь к этому арбатскому двору и к этому дому. Никакой другой московский двор не был столько воспет. Вспомнить хотя бы вот эти строки: «…И рай, замаскированный под двор, где все равны, и дети и бродяги…»

Но ни в этом доме, ни в этом дворе, когда он вернулся в Москву после войны, места ему уже не осталось. В квартире, отобранной у «врагов народа», давно уж жили чужие люди, а двор, в котором он вместе с такими же арбатскими мальчишками березы сажал, принадлежал другому поколению. Только и осталось: эти березы, окрепшие и вытянувшиеся, да стены домов, по-прежнему замыкавшие до боли родную землю…

Его неудержимо тянуло сюда, и с трепетом, вполне им осознанным, он шел сюда, как на встречу с любимым другом или как на свидание со своим прошлым. Он проходил в эту низкую арку, что по соседству с шашлычной «Риони», и, преодолев темное, волнующее пространство, попадал в далекий — свой мир.

Долго стоял здесь в сторонке, стараясь никому не попасть на глаза, потому что боялся вторжения в ему одному принадлежащие воспоминания, вслушивался в чужие, незнакомые голоса и слышал в них голоса ушедших друзей, а в этих мальчишках, беззаботно гоняющих мяч под березами, что он посадил, видел себя. Он не думал тогда, в то далекое время, что еще немного — и небо над ним разверзнется и жизнь протащит его через жестокие испытания.

Эти мальчишки тоже ни о чем таком пока что не думали.

Ольга всегда знала, что ее муж любил один приходить в этот двор, и никогда не пыталась пойти вместе с ним, потому что знала: тот мир принадлежит только ему, она в нем чужая.

Теперь, когда Булата не стало, она вдруг почувствовала, что и ей двор сделался тоже родным. Будто он в наследство оставил ей это богатство.

Только эфемерным оказалось богатство. Его растоптали, развеяли: во все пространство двора отрыт котлован, безобразными клыками торчат из земли ржавые сваи, а обнаженная земля кажется раскрывшейся плотью в глубокой ране…

И его берез тоже нет. Ни одной, ни пня не осталось. Все повырубали, словно бы дожидались, когда уйдет из жизни человек, их посадивший. Только строки его остались: «…И мальчик с гитарой в обнимку на этом арбатском дворе». Как и все остальные строки, написанные им о том прекрасном и уже навсегда утраченном мире.

А дача в подмосковном Переделкине, где он жил круглый год, ему лично никогда не принадлежавшая, все еще хранит память о нем. И кто-то в любое время — зима ли, лето ли — кладет у калитки цветы.

И небольшое собрание колокольчиков тоже осталось. Они подают свой голос при легком прикосновении к ним, наполняя комнату дрожащими голосами. Эти колокольчики Окуджаве дарили разные люди, почему-то считая, что он собирает коллекцию, а он никогда ничего не собирал, просто любил иногда слушать тонкие, мелодичные звуки.

И рябинка, им посаженная возле этого дома, тоже растет, и еще какие-то странные, как говорит Ольга Владимировна, растения, похожие на тростник и которые ему очень нравились. Здесь же, в этом доме, и книги его — в небольшом кабинете.

А потом я смотрю удивительную коллекцию кукол, которые появлялись в их доме тоже как бы сами собой. Некоторым из этих очаровательных дам Булат дарил знаки своего внимания. Как, например, вот этой жгучей брюнетке в лиловом вязанном платье, в томной позе расположившейся на уютном диване. А любил он, между прочим, больше блондинок. «А вот это, смотрите — Булат. — И Ольга Владимировна подводит меня к потешной фарфоровой кукле, удивительно похожей на Окуджаву. — Это ему Резо Габриадзе подарил».

Обе ноги у куклы — правые: «Потому что ты всегда прав, Булат!» А фарфоровый: «Потому что ты такой хрупкий, Булат…»

Она ничего не рассказывает о том, как он мучился последнее время своей жизни. Они приехали в Америку на операцию, а денег не было. Помню, тогда прокатилось по нашим газетам: срочно, немедленно нужны деньги на операцию. «И что же?..» — спрашиваю. «Ни рубля не пришло из России».