Владимир Бедненко - Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда

Видимо, взрыв моста помог взрослым осознать, что надо уходить побыстрее и подальше. Переночевав и перекусив у дедушкиного друга, мы двинулись дальше. К вечеру следующего дня мы пришли в деревню Дабужа. Председатель колхоза принял нас хорошо и разместил в здании школы, попросив помочь назавтра колхозникам в поле. Работоспособные женщины с рассветом ушли на работы. В школе остались лишь дети под присмотром моей бабушки, другие старики и инвалид.

Ближе к полудню из-за ближайшего леска поднялся дым и прибежал деревенский мальчишка с криком, что немцы бомбят соседнюю деревню. И вскоре послышался знакомый ноющий звук немецких самолетов. Четыре бомбардировщика стали быстро снижаться над деревней. Только бабушка загнала детей внутрь школы, как вдруг раздался оглушительный взрыв, меня бросило наземь, все заволокло дымом, показались языки пламени, и запахло гарью. Я был оглушен, почувствовал что-то горячее на затылке и обнаружил, что это кровь. Только после этого я увидел, что мое левое плечо разворочено до кости. И тут вбежала моя мама, схватила меня в охапку, вытащила наружу, кое-как обмыла водой из колодца и перетянула рану на плече своей косынкой. Вокруг творился ужас. Крики раненых, вой собак, ржание лошадей из горящей конюшни… Но этого немцам показалось мало. Самолеты на бреющем полете открыли пулеметный огонь по деревне и беззащитным людям.

Мы с мамой бросились подальше от этого ада. Оба мы были босые, и бежать по жнивью было нестерпимо больно. Мы выбежали на проселочную дорогу и увидели приближавшийся грузовик с военными. Машина остановилась. Молоденький командир выскочил из кабины, забинтовал мои раны и, услышав, что мой отец майор, подвез нас до полевого госпиталя, находившегося неподалеку в лесу. Мне сразу же обработали и перебинтовали раны. К счастью, хотя рана плеча выглядела достаточно серьезной, но кость не была задета, а рана головы оказалась вообще пустяковой. Мы с мамой оказались в госпитале без каких-либо документов, без обуви и почти нагими. На мне были лишь окровавленная майка и трусы, на маме — лишь легкий сарафан. Она воспользовалась возможностью вернуться в Добужу санитарной машиной, посланной туда для оказания на месте помощи раненым крестьянам, и ей удалось разыскать свой паспорт, мое свидетельство о рождении и ту самую справку о муже-майоре. Это было большой удачей. Привезла она и что-то из одежды. Можно себе представить, чего ей стоило оставить меня одного, раненного, с риском снова потерять, но другого выхода не было.

То, что творилось в полевом госпитале, невозможно описать. Из-за нехватки палаток многие, в том числе тяжело раненные и умирающие, находились под открытым небом. В воздухе стоял тошнотворный запах крови, гниющего и горелого мяса и нечистот. Отовсюду неслись стоны и крики. Раненые все время просили пить, и санитары сбивались с ног, таская воду из какого-то болотца. Медперсонала было совершенно недостаточно, и мама работала вместе со всеми.

Назавтра нас погрузили на один из грузовиков, направлявшихся с ранеными к железнодорожной станции Кричев, откуда уходили на восток санитарные поезда. Едва лишь мы выехали из леса на открытое пространство, откуда-то внезапно появились два немецких истребителя и стали расстреливать машины из пулеметов, несмотря на красные кресты, нанесенные на кабины. Машины остановились, раненые (кто мог) стали спрыгивать с кузовов и разбегаться. Спрыгнули и мы с мамой, добежали до какогото дерева, упали на землю, и она накрыла меня своим телом. Перед моим лицом пули били в дерево, и на нас сыпалась с него кора. Наконец самолеты отстрелялись и улетели. По счастью, ни одна наша машина не была повреждена. Только близко к вечеру мы добрались до Кричева. На железнодорожной станции стояли санитарные поезда, возле которых ожидали погрузки сотни раненых. И снова налетели немецкие самолеты. Только в этот раз они сбрасывали бомбы. Уже вечерело, поэтому налет был коротким.

Спустя пару дней мы прибыли в Тулу. Казалось, что это уже глубокий тыл, однако Тула встретила нас воздушной тревогой. Меня поместили в госпиталь и через несколько дней выписали под честное слово мамы, что я буду приходить на перевязки. За то время, что я находился в госпитале, мама получила направление на работу на конвейере какого-то завода и койку в общежитии. Ей выдали также что-то из поношенной одежды для нас обоих. Заводское женское общежитие находилось в подвале жилого дома. В большой полутемной комнате стояли десятка два железных кроватей и тумбочек. На одной из кроватей спали мы с мамой, на остальных работницы, в основном молодые девушки.