Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть

Этой вере в лидера сопутствовало убеждение многих, что Гитлеру «суждено» — предопределено свыше — повести Германию туда, куда он считает нужным. «Во благо это или во зло, но судьба Германии — в руках этого человека, Гитлера», — писал Вернер фон Фрич после того, как его вынудили уйти в отставку с поста главнокомандующего сухопутными войсками. Фрич нисколько не сомневался, куда именно ведет Гитлер Германию, и предупреждал, что он «затащит нас всех» в «пропасть» ‹84›.

Несмотря на это, летом 1939 года многие немцы все еще полагали, что Гитлер сможет не допустить перерастания войны с Польшей в глобальный конфликт. «Мы уже видели немало примеров того, как западные державы закрывают глаза на действия Гитлера — и Мюнхен, и оккупация Праги» ‹85›, — так говорил Ульрих де Мезьер, тогда молодой армейский офицер. И когда стало известно о подписании германо-советского пакта о ненападении 24 августа 1939 года, казалось, Гитлер, вновь, из ничего, добился невероятного внешнеполитического успеха. Теперь казалось, что Германия — что бы ни случилось — не окажется втянутой в войну на два фронта, зажатая в тиски между Великобританией и Францией на западе и Россией на востоке, как это случилось за двадцать пять лет до того.

Силы вермахта вторглись в Польшу 1 сентября 1939 года, а спустя два дня Великобритания и Франция объявили Германии войну. Единственное, что смог сказать по этому поводу Ульрих де Мезьер: «С точностью предсказать [что теперь произойдет] было никак невозможно» ‹86›.

Несмотря на десятилетия исторических исследований, в массовом сознании по-прежнему сохранились мифы о Гитлере и нацизме. Один из наиболее распространенных — убеждение в том, что победа Германии над Францией в 1940-м стала возможной благодаря лучшей вооруженности немецких войск — в частности, благодаря тому, что вермахт располагал большим числом танков, которые мог бросить в прорыв согласно примененной немцами стратегии блицкрига. Однако дело обстояло иначе. В действительности же Германия располагала меньшим количеством танков, чем силы союзников на Западном фронте, и изучение судьбоносного отрезка времени от начала войны до поражения французов, между сентябрем 1939 года и летом 1940-го, выявило намного более сложный комплекс взаимосвязанных причин, обеспечивших успех Гитлеру, в котором отнюдь не последнюю роль сыграла его личная харизма. Проницательность Гитлера, его уверенность, его ораторское мастерство, его способность выпустить на волю безграничные амбиции своих приверженцев и создать атмосферу невероятного воодушевления из-за возможности собственноручно «писать» историю — все эти факторы способствовали победе Германии.

Прежде всего то было время великой авантюры. И здесь мы снова сталкиваемся с еще одним популярным мифом, согласно которому самым рискованным шагом, на который когда-либо пошел Гитлер, было его решение напасть на Советский Союз. Однако на деле его решение вторгнуться во Францию было куда более рискованным — настолько рискованным, что немецкое наступление на Западном фронте весной 1940 года считается величайшей военной авантюрой в истории. Всем казалось, что это нападение должно обернуться неудачей ‹1›. Мало того что Гитлеру пришлось убеждать своих генералов послушать его и наступать на западе, ему приходилось еще и решать, какой характер будет носить война против Польши, и какие формы приобретет немецкая оккупация.

Однако в военном разгроме Польши, на который Германии понадобилось всего несколько недель, нет ничего удивительного. Хоть Варшава и пала только 28 сентября, судьба Польши стала очевидной еще за 11 дней до этого, когда Красная Армия, после консультации с немцами, вошла в Восточную Польшу, чтобы успеть захватить свою долю польской территории. Оказавшись между Гитлером и Сталиным, которые в соответствии с секретным протоколом к советско-германскому договору о ненападении сообща принимали участие в расчленении Польши, поляки не имели никаких шансов выстоять.

Однако если военные действия носили откровенный характер, то о политике нацистов на землях оккупированной Польши этого сказать нельзя. Такой немецкий генерал, как Йоханнес Бласковиц, во время допроса в 1947 году все еще сохранял те же чувства, которые он испытывал во время польской кампании, что «война, которая должна была нивелировать политические и экономические потери, последовавшие за созданием Данцигского коридора, и уменьшить угрозу, которой подвергалась изолированная от Германии Восточная Пруссия, окруженная Польшей и Литвой, считалась священным долгом, хоть и печальной необходимостью» ‹2›. Фактически он заявлял, что сражался за то, чтобы восстановить справедливость, «растоптанную Версальским договором».