Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть

Именно Гитлер сделал войну неизбежной, настроив против себя западные державы, спровоцировав перевооружением угрозу финансового кризиса в Германии, создав атмосферу, в которой отказаться от войны для Германии означало потерять лицо, чего фюрер никак не потерпел бы. К моменту своего выступления в Рейхстаге 30 января 1939 года Гитлер добился большего, чем можно было себе представить, — он создал Великую Германию, что простиралась от Каринтии на юге до Фленсбурга на севере, Ахена на западе и Кенигсберга и Вены на востоке. Однако и этого было недостаточно.

Внутри Германии теперь почти не осталось препятствий для разжигания столь желанного конфликта. К январю 1939-го от оппозиции внутри немецкой армии не осталось и следа. 18 декабря 1938 года, к примеру, Браухич в инструкции по подготовке немецких офицеров писал: «Адольф Гитлер, блистательный фюрер, который превратил невразумительную идею „фронтового братства“ (Frontkämpfertum) в идеологию национал-социализма, построил и укрепил для нас Великогерманскую империю… Мы видим колоссальные изменения во всех областях. Третий рейх вырастил нового немца — он полон идеалов… Создана новая уникальная „человеческая общность“ (Volksgemeinschaft), объединяющая всех нас — народ, вермахт и партию. Неколебима наша преданность и нерушима вера в человека, который создал все это, который своей верой и волей сотворил подобное чудо» ‹63›.

Всего за четыре месяца до того, в сентябре 1938-го, генерал Альфред Йодль, начальник штаба Верховного командования вермахта, сделал следующую запись в своем дневнике: «Очень жаль, что Гитлер, за которым идет народ, не добился поддержки ведущих армейских генералов. Я считаю, что только практическими делами они могут загладить свою вину. Подобная ситуация уже складывалась в 1914-м. Неповиновение в армии исходит лишь от генералов, они чинят его из-за своей наглости и высокомерия. Они не могут верить и подчиняться, потому что не признают гения нашего фюрера, в котором некоторые из них по-прежнему видят армейского капрала времен Первой мировой, а не величайшего политика со времен Бисмарка» ‹64›.

От отказа «признавать гений фюрера» до «непоколебимой веры в лидера, который сотворил „чудо“» — путь немалый. И именно Мюнхенское соглашение при харизматическом руководстве Гитлера позволило пройти этот путь за какие-то четыре месяца. Гитлер сказал, что все сложится наилучшим образом — и все действительно сложилось так удачно, как ни один из генералов и представить себе не мог. Должно быть, многие представители военной верхушки теперь ощутили, что им остается одно — довериться фюреру, как ему уже доверились миллионы немцев.

А Гитлер неуклонно вел дело к войне. Несмотря на полученные Судетские земли, он всеми способами демонстрировал, что оскорблен самим фактом, что Чехословакия все еще существует. С помощью Иоахима фон Риббентропа Гитлер «надавил» на словаков, чтобы те провозгласили свою независимость от Чехии — что словацкий парламент покорно и сделал 14 мая 1938 года. То, что теперь оставалось от Чехословакии — по большей части земли Богемии и Моравии, — было необычайно уязвимо перед немецкой агрессией. Теперь — после отделения Словакии — гарантии целостности Чехословакии, данные Великобританией и Францией на Мюнхенской конференции, не имели никакого смысла. Чехословакии, которой они обязались в свое время покровительствовать, больше не существовало.

Со времени Мюнхенской конференции и потери Судетских земель новое чешское правительство под предводительством президента Эмиля Гахи изо всех сил старалось ничем не накликать на себя недовольство Гитлера, однако ничто — кроме полного исчезновения Чехии — не могло его устроить. 14 марта президент Эмиль Гаха и министр иностранных дел Франтишек Хвалковски прибыли в Берлин просить Гитлера удержать войска от вторжения в Чехию. Гитлер принял их в просторном здании новой рейхсканцелярии, спроектированной Альбертом Шпеером и открытой двумя месяцами ранее. По замыслу Гитлера, строение должно было подавлять иностранных политиков. Чтобы добраться до кабинета Гитлера, посетителям предстояло по скользким мраморным плитам пересечь приемный холл, длина которого вдвое превышала длину Зеркальной галереи Версальского дворца. Попав наконец в кабинет, первым делом посетитель замечал инкрустацию на письменном столе, на которой, как вспоминал Шпеер, был изображен «наполовину вынутый из ножен меч». «Отлично, отлично, — проговорил Гитлер, когда ему продемонстрировали эту инкрустацию, — дипломаты, усевшись напротив меня за столом, содрогнутся, увидев это» ‹65›.