Владимир Мединский - О русской угрозе и секретном плане Петра I

Более того, Бонапарт (малоизвестный факт!) добился вступления США в войну против союзника Российской империи — Англии. 18 июня 1812 года, то есть накануне нападения на Россию, Соединенные Штаты Америки неожиданно объявили войну Великобритании. Факт, кстати, имел большое значение для сковывания английских сил на море.

К моменту нападения Наполеона на Россию та вела еще и войну с Османской империей. Только благодаря военному и дипломатическому таланту М.И. Кутузова удалось заключить мир с Турцией в самый канун наполеоновского нашествия. Об этом я подробно писал в первой книге, но даже несмотря на этот мир, русскому командованию пришлось держать на южном направлении большие силы.

Из-за медлительности тогдашних средств передвижения Дунайская армия смогла поспеть к театру боевых действий лишь к осени 1812 года, когда главное уже произошло, Наполеон уже ушел из Москвы. По всем фронтам — блестящий успех дипломатии Наполеона. Отличнейший расчет. И только Михаил Илларионович оказался в состоянии лишить Наполеона преимущества затащить Россию «в войну на два фронта».

Что же до пропаганды…

У нас до сих пор принято считать войну 1812 года эдакой рыцарской, красивой, благородной. Противники в красивых мундирах сходились на обширных полях. Шли друг на друга в рост. Не бежали, а именно маршировали. Плотные белые клубы дыма вылетали из стволов орудий, стрелявших, правда, черным порохом, и постепенно образовывали над полем боя живописные облака.

Пока армии сближались, огонь пушек и ружей выводил из строя не так уж много людей. У Льва Толстого прекрасно описаны реалии того времени: стоит только появиться раненым, и тут же слышен крик: «Носилки!» И раненых действительно уносят, огонь редко мешает санитарам. И не так много раненых, чтобы их не успевать выносить.

Стреляя друг в друга чуть ли не в упор, сойдясь в штыковом бою, враги обычно в самом сильном остервенении не добивали раненых противников, не мешали исполнять долг врачам и санитарам. Если поле боя оставалось за победителем, а побежденные быстро уступали, победители хоронили погибших врагов в братских могилах, а раненым оказывали помощь наравне со своими собственными ранеными.

Все это так. Разумеется, всегда бывали нарушения рыцарских законов ведения войны, но было их не так много. Есть норма, а есть исключения. Пропаганда всячески подчеркивала заботу военачальников о солдатах своих и чужих, гуманизм и «отеческое участие». По традициям рыцарской войны военные действия обставлялись как грандиозное шоу и одновременно как спортивное состязание. Отмечать мужество врагов, их силу и преданность воинскому долгу считалось хорошим тоном. Лев Толстой даже посмеивается над церемонией вручения французских орденов «самому храброму русскому Солдату», а русских наград — «самому храброму» французу.

Но ведь лучше такое забавное шоу, чем реалии Вердена и Сталинграда. После ужасов войн XX века кампания 1812 года порой кажется нашему современнику какой-то идиллией.

Все так! Все было, было, было… Были раненые, оставленные на попечение французов после сражения при Смоленске. Был русский генерал Милорадович, кричащий атакующим гренадерам Даву:

— Молодцы, французы!

И обернувшись к своим:

— Как идут, шельмы, а?! Молодцы!

И опять повернувшись к противнику, опять по-французски;

— Молодцы, французы! Слава! Виват!

Гренадеры с длинными закрученными усами, в сине-бело-красных мундирах молча шли под барабанный бой. Полыхали столбы пламени из жерл орудий, мерный грохот давил на уши. А что? Яркие мундиры, яркие краски среднерусской осени, плотный дым, алая кровь на зеленой травке. Всегда находятся любители таких зрелищ. Недаром сюжеты войны 1812 года — любимая тема для наших и французских исторических клубов, специалистов по «игровым» историческим реконструкциям.

Не так уж сильно грохотало, голос Милорадовича возможно, и был слышен. И крик боевого генерала восхищавшегося храбростью противника был явлением воспитывающим, формирующим отношение к тому, как «должно быть».

Все так. Но только, повторяю, вторглись в Россию не одни французы. Русская пропаганда совершенно справедливо говорила о «нашествии двунадесяти языков». Во всей 600-тысячной Великой Армии было их от силы тысяч 150. Многонациональное сборище общалось на странном армейском жаргоне, на основе французского, но с включениями слов из разных немецких диалектов, польского, испанского, итальянского языков.