Никита Моисеев: Как далеко до завтрашнего дня

Но последняя из историй, которая могла полностью исковеркать мою жизнь произошла уже на грани 50-х годов.

Моя мачеха, которая уже более четверти века работала учительницей младших классов сходненской школы, неожиданно была арестована по статье 58, как активный участник группы, готовившей, не больше ни меньше, как вооружкнное восстание. Её осудили на 10 лет и отправили в лагерь около города Тайшет. В общем история весьма заурядная для тех времен. Для меня лично она имела весьма тягостные последствия и могла бы обернуться настоящей трагедией, если бы.... если бы снова не счастливый случай. Но, обо всем по порядку.

После демобилизации, в конце 48 года я стал работать сразу в двух местах. Моя основная работа проходила в НИИ-2 Министерства авиационной промышленности, где меня назначили одним из «теоретиков» в группу Диллона – главного конструктора авиционных реактивных торпед. Несмотря на то, что Диллон болел чахоткой и физически был очень слаб, работал он удивительно много и всегда был полон разнообразных идей и начинаний. О его изобретательности ходили легенды – проживи он подольше, появилось бы много технических новинок.

Я оказался в одной группе с моим университетским сокашником, с моим большим другом Юрием Борисовичем Гермейером. Мы познакомились и подружились еше в десятом классе, в математическом кружке, который вел в Стекловском институте И.М.Гельфанд, тогда доцент МГУ. Уже в студенческие годы мы жили с Юрой в одной комнате в общежитии на Стромынке, мы кончали мехмат МГУ по одной и той же кафкдре теории функций и функционального анализа под руководством одного и того же профессора Д.Е.Меньшова. И вся наша жизнь, в конечном счете, прошла рядом. Позднее, когда я стал работать в Академии Наук, я перетащил Гермейера в Вычислительный Центр, где он организовал отдел исследования операций, а на факультете прикладной математики создал кафедру с тем же названием, вероятно, одну из самых интересных кафедр этого факультета.

Ну, а тогда, в 48 году? Гермейер не был на фронте. Как человека, носящего немецкую фамилию, его вообще не призывали в армию, а, хотя мать у него и была русской, его должны были отправить на спецпоселение, как всех лиц немецкой национальности. Для начала он оказался а Сталинграде, где его взяли работать на завод. Во время наступления немцев на Сталинрград, в той суете и неразберихе, которая предшествовала героической Сталинградской эпопее, Юру кто-то зачем-то послал в Москву. А возвращаться обратно было уже некуда. И ему предложили работать в одном из секретнейших КБ в Москве – там, где создавались первые «Катюши». Вот так мы с Юрой оказались снова в одной комнате, теперь уже не в общежитии, а в НИИ -2. Он занимался проблемами эффективности, а я динамики и балистики одних и тех – же авиационных торпед.

Работал наш отдел с увлечением, это был общий настрой послевоенных лет. Работа шла быстро и очень успешно. Начальником института был тогда генерал-майор П.Я.Залесский – хороший инженер, плохой математик и, как всякий одессит, очень остроумный человек. Когда ему надо было участвовать в каких либо совещаниях, где предстояло обсуждать результаты каких либо сложных расчетов, Павел Яковлевич брал меня с собой. И публично именовал меня «ученый еврей при губернаторе», хотя и евреем и губернатором был он сам. Короче – работа в институте была не только успешной и интересной, но и вся атмосфера была очень доброжелательной и творческой – как теперь любят говорить. И мы очень быстро продвигались вперед и наш отдел и весь институт были на подъеме.

Исследовательскую работу я совмещал с преподолвательской. Она была не менее увлекательной и приятной. Я был принят на работу в качестве исполняющего обязанности доцента на кафедру ракетной техники в в один из лучших технических ВУЗ,ов страны – в МВТУ, которое еще в далеком XIX веке окончил мой дед и, к которому еще с детства я привых относится в великим почтением. Кафедру возглавлял профессор Победоносцев Юрий Александрович. Личность легендарная.

Прежде всего, он был одним из очень немногих отцов советской ракетной техники, избежавших тюрьмы во время разгрома, который учинил Сталин незадолго до войны всей нашей ракетной технике, которую долго пестовал расстрелянный Тухачевский. Юрий Александрович мне говорил, что он в течение двух лет каждую ночь ожидал ареста. И, хотя так же, как и И.Ф.Петров, он не мог бы найти для этого сколько-нибудь разумных оснований, сумка со всем необходимым для арестанта вседа была наготове возле его постели.