Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня

А Володя, благодаря своей раскованности, своему характеру, своему техасскому сленгу был со всеми нашими заокеанскими коллегами «в друзьях». Так, например, он никогда не останавливался в гостиннице, а жил, порой по несколько недель, у кого -нибудь из своих приятелей. Поэтому ему было доступнее многое из того, что было заведомо недоступно остальным визитёрам. И зная наши порядки, я был абсолютно убежден, что он не остался вне поля зрения наших органов разведки. Потому я и говорил с ним и предупреждал его. Но зная легкомысленность Володи и его уверенность в себе, я думаю, что он не отказал им в каких то просьбах.

Один американский профессор, очень доброжелательно ко мне расположенный, както сказал мне о том, что в Соединенных Штатах есть люди, которым очень не нравятся наши контакты с Ливермором. Нет, не сам факт сотрудничества, а характер личных взаимоотношений. Это было не задолго до трагедии и я рассказал Володе об этом разговоре, называя всё своими именами. Но, видимо, было уже поздно. Вскоре после исчезновения Александрова Е.П. Велихов спросил меня о том, как продолжаются наши контакты с Ливермором. Я сказал – все кончено. «надо продолжать и восстанавливать утерянные связи – не сошёлся же свет на Александрове». А он как раз и сошёлся. Контакты всегда очень персонафицированны. И ипосле трагедии с Александровым, они оказались раз и на всегда разрушенными. И тем не менее я не хочу обвинять ЦРУ, поскольку нетрудно придумать ситуации, в которых Александров мог стать лишней фигурой, мешавшей и нашей разведке. Одним словом убрали Володю совершенно профессионально, причем в центре города. Кто кроме спецслужб мог это сделать? И кому он ещё мог быть нужным?

После происшедшей трагедии лаборатория Александрова стала распадаться. Правда мы еще сумели сделать несколько хороших дел. Была международная конференция в Хельсинки, где мы с А.М. Тарко довольно удачно выступили, были и некоторые расчёты, которые получилим международный резонанс. Особенно удачным оказался расчёт, проделанный с помощию модифицированной системы, проведенный В. П.Пархоменко и А.А.Мочаловым. В начале 50-х годов американские генералы всерьёз продумывали уелесообразность превентивного ядерного удара по городам Союза. Предполагалось сбросить на 500 или 700 городов – было несколько сценариев, ядерные бомбы того типа, которые были сброшены на Хиросиму. Судьба наших городов была, более или мене очевидна. Но было интересно понять общепланетарные последствия. Эффекта настоящей ядерной зимы в таких ситуациях не возникло, хотя, конечно, определённые климатические сдвиги произошли бы. Самое интересное заключалось в другом. Когда было посчитано распределение выпавших радиоактивных осадков (йода и стронция), то оказалось, что на территорию США, т.е. страны-агрессора выпало бы не менее 20 чернобыльских доз этих радиоактивных материалов.

Несмотря на эти отдельные успехи работа в области глобальных проблем стала замирать, да и финансирование стало совсем иным. Тут еще сильно осложнились мои отношения с Дородницыным и я понял, что мне необходимо расстаться с институтом, в котором я проработал больше 30 лет. Вышедшее постановление об статусе советников, позволявшее членам Академии, при уходе в отставку, сохранять свою заработную плату, решало тогда все проблемы финансового плана: я мог, сидя дома и не думая о заработке заниматься теми научными вопросами, которые меня интересовали.

Я понимал, что вступаю в новый период свой жизни, организация которой будет совершенно непохожа ни на что предыдущее. И, честно говоря, я его побаивался, побаивался изменения своего служебного и общественного статуса – во всяком случае, не без волнения я передал Президенту Академии Г.И.Марчуку, мое заявление об отставке. Я очень благодарен моей жене, которая меня поддрержала в моем трудном решении. Теперь я понимю, что это был единственный выход из того тупика, в котором я очутился в 85-ом году.

Мне шёл шестьдесят восьмой год, но я себя чувствовал вполне работоспособным. Более того, у меня была целая программа, основные контуры которой я наметил ещё в начале 70-х годов. Но в неё приходилось вносить принципиальные изменения, поскольку она была расчитана на целый коллектив, на проведение множества компьютерных экспериментов, а теперь я лишался и коллектива и самой возможности использовать большую вычислительную машину. Расчитывать я мог только на себя.