Евгений Глущенко - Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования

Самым своевольным, самым неподконтрольным российским конкистадором был Михаил Григорьевич Черняев. Среди главных строителей поздней Российской империи он был самой неоднозначной, самой противоречивой и, пожалуй, самой одиозной фигурой. Известный военный публицист А.Е. Снесарев писал так: «Разницы между Ермаком и Черняевым нет никакой. Как и в более ранние времена, правительство принимало или очень слабое, или очень запоздалое участие в событиях. Немалую роль в качестве повода (колониальной экспансии. – Е. Г.) играло честолюбие Черняевых, Скобелевых и т. п.» [68]. Во второй половине XIX в. на просторах Средней Азии Михаил Григорьевич Черняев возродил традиции лихих новгородских ушкуйников и казацкой вольницы XVI–XVII вв. В одном из писем своему единомышленнику (на этот раз то был фельдмаршал А.И. Барятинский) М.Г. Черняев писал: «Замечательный факт в истории распространения нашего владычества. что все наше движение от Урала и Иртыша до подножия Гималаев и Тянь-Шаня сделано по инициативе местных ведомств при хроническом противодействии центрального правительства» [69]. То было правдой, но лишь отчасти.

На долю М.Г. Черняева выпало начать и завершить героический период (около двух десятилетий) завоевания и освоения Русского Туркестана. Самым же главным делом его жизни было взятие штурмом с очень небольшими силами самого большого города Средней Азии Ташкента, ставшего столицей Русского Туркестана. Это случилось в 1865 г., когда Михаилу Григорьевичу было 37 лет. То была его самая большая и последняя победа, хотя он еще долго вел активную и очень разнообразную жизнь. Но по порядку.

Хотя торговля Руси – России с ханствами Средней Азии велась с незапамятных времен, этот регион до середины XIX в. привлекал лишь очень незначительное внимание российского правительства – русская внешняя политика, военная экспансия в том числе, была ориентирована главным образом на запад, юг, восток, но не на юго-восток. Все границы Российской империи, кроме среднеазиатских, всегда бывали делимитированы, только на огромных просторах казахских степей государственная граница была весьма условной и определялась «не иначе как умственной линией, которой направление будет описано самым неопределенным образом», как сообщал А. Левшин в своем сочинении «Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей» [70].

Отсутствие четко обозначенной границы везде и всегда бывало причиной территориальных споров и вооруженных столкновений, не могла быть исключением пограничная неопределенность между Российской империей и среднеазиатскими ханствами, задержавшимися в своем развитии по крайней мере на полтысячи лет.

«Пользуясь отсутствием определенной охраняемой границы, – свидетельствует самый авторитетный советский исследователь вопроса Н.А. Халфин, – кокандские отряды вторгались в кочевья этих племен, собирали с них дань, отбирали скот, подстрекали к выступлениям против Российской империи. Царские войска в свою очередь предпринимали эпизодические походы против кокандских укреплений, разрушали их и возвращались снова на свои базы – укрепление Верное и форт Перовский» [71].

Судя по всему, кокандское «руководство» уверовало, что Россия в своем технико-экономическом развитии недалеко ушла от Коканда, тем более что до Коканда не могла не дойти информация о поражении России в Крымской войне, прежде всего от Турции – одной из участниц антироссийской коалиции. Такое убеждение наверняка владело умами тех, кто принимал в Коканде ответственные решения, о чем говорит авторитетное заключение знатока проблемы: «Регулярной армии в Коканде не существует. Артиллерия у кокандцев есть; но она так дурна, что едва ли можно назвать ее этим именем» [72].

Кокандских правителей и военачальников искушала также, видимо, малочисленность русских войск, размещенных в фортах укрепленных линий, и вместе с тем вдохновляла многочисленность своего воинства. Существовал еще один фактор, ослаблявший среднеазиатские ханства в их противостоянии России: непрекращавшиеся междоусобицы. Причем мусульманские владетели, считавшиеся хранителями истинной веры, уничтожали и разоряли правоверных мусульман в завоеванных городах и кишлаках, как если бы те были неверными. Неоправданная жестокость по отношению к врагам-единоверцам была характерной чертой вооруженных столкновений между ханствами.

Крымское поражение имело многочисленные и разнообразные последствия для российского общества; одно из них – горькое разочарование в просвещенной Европе, еще недавно бывшей такой близкой сердцу всякого цивилизованного россиянина. Объединившись с извечным врагом России Османской империей, великие европейские державы не только предали русских европейцев, но и указали России ее место в мире, которое они же ей отвели. Русское общество находилось в шоке и пыталось переосмыслить свое отношение к Западу. «Не в Европе будущее России: к Азии должна она обратить свои взоры, – утверждал генерал-майор Генерального штаба И.Ф. Бларамберг в январе 1856 г. – Блистательное развитие (особенно в последние 30 лет) и постоянное с году на год увеличение числа отечественных фабрик и мануфактур, потребляющих наши же сырые произведения, требуют новых путей сбыту; а так как европейские рынки заперты для мануфактурных произведений России соперничеством всех государств этой части света, то она поневоле должна обратиться для продажи своих произведений к обширным странам Азии» [73]. Эту идею разделяли в то время многие крупные правительственные чиновники, ученые, промышленники и публицисты. Можно назвать имена Ю.А. Гагемейстера, Ф.Г. Тернера, А. Шипова, И.Н. Березина, П.И. Небольсина и др. Все авторы исходили (чаще молчаливо) из положения: «В Европе нас не ждут».