Э. Фрежак - Аспазия

Когда наступил час прощанья, он передал жене на хранение свои свитки и инструменты и просил не трогать их в его отсутствие. Старая служанка горько плакала. Ее причитанья рассмешили Сократа. Стоит ли беспокоиться по поводу предстоящего ему небольшого путешествия! И при чем тут слезы? Ведь он еще не умер. С этими словами философ протянул жене руку и сказал:

— Если бы ты была благоразумна, дорогая Ксантиппа, то отпустила бы меня в поход с легким сердцем. Ведь, благодаря войне, ты можешь надеяться или не увидеть меня вовсе, или увидать с проломленным черепом. Но ты глупа, ну, так и я сделаюсь глупцом за компанию с тобою и пожелаю сам себе благополучно вернуться, чтобы застать тебя с ребенком в добром здравии. Итак прощай!

Сократ был таким же солдатом, как в мирное время плательщиком податей, по крайней мере, Фукидид не обмолвился ни единым словом о его подвигах на поле брани.

Между тем, оставшиеся в Афинах старались забыться среди какой-нибудь шумной деятельности. Так, Аспазия, не встававшая уже с постели, собирала вокруг себя знакомых женщин, и они под ее руководством усердно работали, снабжая армию всем нужным, чтобы хоть чем-нибудь оказать поддержку защитникам отечества. Торговец шерстью Лизикл, взял на себя закупку вещей, жертвуемых гражданами для войска. Он изобрел также похлебку, которую каждый солдат мог в одну минуту приготовить себе из самых простых составных частей.

Афинянки считали своей обязанностью помогать войску. Только Ксантиппа сначала не хотела трудиться на одном поприще с ненавистной Аспазией. Погруженная в печаль, сидела она дома, беспокоясь о муже и задумываясь над будущим своего ребенка. Ее торговля мрамором приостановилась, так как во время войны никто не думал о постройках, а все ее помощники ушли в поход.

Бедная женщина ежедневно посылала служанку к соседям за справками о ходе военных действий. При этом всякий, сообщая какую-нибудь новость с театра войны, ссылался на Аспазию, как на источник самых последних известий. Наконец Ксантиппа превозмогла себя и отправилась к Аспазии. Дорогой она опять рвала на себе волосы, но перед Аспазией появилась с невозмутимым спокойствием на лице и предложила ей свои услуги.

Присутствующие окинули надменным взглядом неказистую посетительницу в грубой одежде, однако сама хозяйка обошлась с ней крайне ласково. Выставив Ксантиппу перед своими помощницами в самом выгодном свете, как женщину опытную в делах, Аспазия вскоре устроила так, что жене Сократа была поручена вся практическая сторона дела, которое до сих пор велось в величайшем беспорядке. Ксантиппа с жаром ухватилась за этот новый род деятельности, в надежде заглушить свою тоску, и через несколько дней вся черная работа лежала на ее выносливых плечах. Таким образом она могла прежде других получать новости об армии.

Весть о несчастном обороте войны, поразившая весь город, не произвела на Ксантиппу особенного впечатления. Всякий раз, когда Аспазия распечатывала дрожащими пальцами письмо от Алкивиада и восклицала прерывающимся голосом: «Горе Афинам!» — ее верная помощница поднимала с мольбою руки и неизменно спрашивала:

— А не пишет ли он чего-нибудь насчет Сократа?

Но хотя Алкивиад постоянно держал вблизи себя солдата-философа, однако о нем редко можно было сообщить что-нибудь, кроме того, что он смешил всех перед сражением своей беспримерной рассеянностью, ободрял товарищей непоколебимым хладнокровием в бою, а после битвы уговаривал их не впадать в крайность, как радости, так и отчаяния. Только один раз Сократ дал повод сообщить о себе несколько больше, и это письмо Ксантиппе позволили прочесть с начала до конца.

Прежде всего Алкивиад сообщил, что войско боготворит своего полководца и что одна крупная победа могла бы сделать поход удачным для Афин. Пока у него есть солдаты, он вполне может на них положиться. Не далее, как вчера, ему устроили бурную овацию за геройский подвиг, вся честь которого в сущности принадлежала другому.

«Вчера поутру, — писал Алкивиад, — я выехал, в сопровождении двух офицеров за линию наших укреплений, с целью произвести рекогносцировку неприятельских позиций. В получасе езды от наших постов, мы неожиданно наткнулись на одного из своих солдат, растянувшегося на животе возле муравейной кучи. Мои спутники окликнули его, но он не двигался. Мы сочли беднягу убитым. Вдруг нас окружили шестеро всадников из тяжелой кавалерии неприятеля. Один из нас был заколот при первой же атаке. К счастью, лошадь одного из неприятелей попала ногою в муравьиную кучу и упала. Мы радуемся, что избавились хотя от одного противника, но тут поднимается с земли, как ни в чем не бывало, тот убитый. Угадайте: кто же это был? Представьте себе: наш Сократ! Двумя неторопливыми ударами, он укладывает двух ближайших всадников, я расправляюсь с третьим, остальные же, остолбенев от изумления при виде растрепанного Сократа, не думают защищаться, и мы без труда забираем их в плен. Они, очевидно, приняли нашего философа за сатира! И что же сказал на это Сократ? То, чего можно было ожидать только от него одного: „Если бы эти неосмотрительные люди не разрушили муравейника, который я наблюдал в течение трех часов, то я едва ли бы так разгорячился“. С этими словами он сел на лошадь одного из убитых неприятелей и вернулся с нами обратно. Вечером в лагере рассказывали, будто бы я один взял в плен шестнадцать неприятельских всадников и вдобавок спас жизнь Сократу. Меня приветствовали восторженными криками, и мне пришлось держать речь, во время которой Сократ дружески перемигивался со мною и хохотал от души».