Анатолий Корольченко - Генерал Скобелев. Казак Бакланов

Наполеона Швердт не очень жаловал, однако не без восторженности рассказывал, как молодой полководец возглавил боевую колонну и со знаменем в руках атаковал Аркольский мост, отбросив неприятельские силы. В сознание мальчика на всю жизнь запало любимое выражение Наполеона, которое тот часто употреблял перед сражением: «Вначале ввяжемся, а там будет видно!» Он даже записал его на листе бумаги и повесил у кровати.

О Суворове гувернер высказался сдержанно:

— Ему помогаль случай, просто везло.

Это задело Михаила: его дед Иван в Суворове души не чаял, Митрофаныч рассказывал такое, что дух захватывало. И отец Дмитрий Иванович преклонялся перед легендарным генералиссимусом. Его же учитель говорил совсем иное.

Михаил рассказал об этом отцу, тот усмехнулся:

— Ты с ним не спорь. Просто он не желает признать в русском великого полководца. Лучше прочитай книгу.

Когда на следующий день Федор Иванович увидел в руках воспитанника книгу о Суворове, самолюбие его было уязвлено.

— Ви читайте о великом полководце Фридрихе, о нем нужно знайт.

Время шло, между гувернером и учеником появились трения, но. все попытки учителя сломить упрямство ученика, подчинить его своей воле ни к чему ни приводили. Скорее наоборот: чем настойчивей был немец в своих требованиях, тем сильней упорствовал мальчик. А однажды случилось то, что вконец сделало их врагами.

Утром учитель потребовал тетрадь:

— Я путу спрашивайт вокабул.

Ах, эти несчастные вокабулы! Вчера заигравшись, Миша совсем забыл выучить их.

— Та-ак, — многозначительно произнес учитель, раскрывая тетрадь.

Он, конечно, знал, что Михаил не приготовил урок. Протер лоскутком очки, облизал, будто предвкушая сладкое, кончиком языка тонкие губы.

— Скажите пожалуйста, как по-немецки будет разум? Ми вчера-употреблял это слофо.

— Разум… Разум, — пролепетал, пытаясь вспомнить, Михаил и замолк, виновато опустив голову.

— Не знайт? Гут. А как путет сосед? Тоже не знайт. Нахбар путет по-немецки сосед… Ви ничего не знайт! Ви не желайт знать плагородный язык! Я говорил вашему отец, что ви путете знайт немецкий язык, но ви не хотите его знайт. А потому я, натюрлих, толжен приняйт строгий мер. Ейн момент, — и поспешно вышел.

Вернулся он быстро, держа в руках тонкий и гибкий, наверняка заранее припасенный прутик. Объявил:

— Я путу вас наказайт. Потайте мне руки. Вот так. — И вытянул, показывая руку ладонью вверх.

Не осознавая происходящего, Михаил вытянул руки. Никогда еще над ним не проводили такой экзекуции!

— Ейн! — воскликнул немец и яростно хлестнул прутом.

Ладони словно обожгло, и Михаил отдернул руки, но окрик заставил их снова вытянуть.

— Цвай!

Стиснув зубы, с глазами, полными слез, он вытерпел наказание, не показывая боли. Потом повернулся и, твердо ступая, не выбежал, а вышел из комнаты.

Свою обиду и боль он выплакал втайне от всех. Не пожаловался ни матери и отцу, ни сестрам, которые настойчиво допытывались.

С того дня между гувернером и воспитанником возникла скрытая неприязнь. Даже уроки истории и математики не могли сгладить их отношений.

— Что случилось? Расскажи, мой друг, — встревоженная поведением сына, допытывалась Ольга Николаевна.

— Ничего, — потупясь отвечал он. Искать защиты у женщины он считал недостойным мужчины.

Ничего не сказал он и отцу, хотя тот догадывался о случившемся. Возможно, Митрофаныч подглядел.

Однажды горничная Надюша пришла к Ольге Николаевне со слезами.

— Увольте меня, барыня, от этого немца. Покоя нет. Все придирается, а давеча такое потребовал, что стыдно сказать. А сам ночами где-то пропадает.

Все замечали, что Федор Иванович по вечерам уходил и возвращался поздно, стал рассеянным. Не иначе, нашел даму сердца. В очередное воскресенье он старательно повязал новый галстук, натянул купленные накануне белоснежные перчатки. Надушившись, он оглядел себя в зеркало, хмыкнул и заспешил на выход. До встречи оставалось немного времени, но он высчитал путь с точностью до минуты.

— Уж какой вы ныне пригожий, — сказал ему приятное Митрофаныч.

Тот расплылся в улыбке, взялся за начищенную дверную ручку и… на перчатке во всю ладонь появилось черное пятно.

— Что такое? — выпучил он на Митрофаныча глаза. — Что это?

Хотел осторожно вытереть с новых перчаток грязь, но только размазал. Понюхал: вакса. Та самая, которой мазали сапоги. Немца бросило в жар.

Митрофаныч стоял ни жив ни мертв. Откуда такое? Сегодня он не трогал злосчастной банки. И тут пришла догадка: барчонок недавно тут крутился. Неужто его рук дело?