Дитрих Айгнер - Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль

Об Уинстоне Черчилле — человеке, политике, государственном деятеле, стратеге и историке — написано бесконечно много и кажется невозможным добавить к этому что-то новое. Правы были все, кто писал о нем, как о выдающейся личности, что в духовном, умственном и физическом плане он жил в полную силу, что ему были свойственны энергия и гибкость, помогавшие преодолевать тяжелые удары судьбы и коварных врагов. Он был человеком неукротимой энергии и при всем своем блеске обладал большой душевностью. Его интеллект, как однажды выразился Ллойд Джордж, имел только один недостаток: ему не хватало мудрости и умения критически оценивать события. Отсюда и его способность к самоотдаче, и полнота участия, отсюда же и его юношеская подвижность, его ошибочные решения и политические неудачи, которые надолго наложили на него печать «блестящего неудачника». Если бы он умер в возрасте шестидесяти лет в 1934 году или отошел от политической жизни, он все равно имел бы свою маленькую нишу в английской истории как деятель романтически-пиратского толка, наделенный несколько причудливой гениальностью.

Гитлер и его война все изменили, дали этой яркой личности, искавшей свой путь, главный смысл; они перенесли эту жизнь из низов повседневной политики на такие высоты, где судьба одного человека сливается с силами, движущими мировую историю. Черчилль очень красочно писал о том, как оправдалась его собственная вера в судьбу, как он, «ведомый провидением», почувствовал в день 10 мая 1940 года свое призвание стать спасителем своего народа. «Он один, — писала его старая и верная подруга Виолетта Бонем-Картер, дочь Асквита, — собственными силами повернул ход истории, «на плечах своих он нес весь небосвод», спас свою страну и дело свободы». Это героическое описание с успехом могло бы принадлежать гагиографу, описывающему деяния святых. Очевидно поэтому его историческое «нет!», произнесенное в адрес грозившей Англии опасности, было воспринято как деяние, сравнимое с «подвигом Прометея», как высшее проявление поистине свободной суверенной личности.

Конечно, сам Черчилль хотел видеть себя человеком Возрождения, и ему прекрасно удавалось демонстрировать ни с чем не сравнимую жизнерадостную беспечность. Его внешний вид, стиль его жизни и работы были отмечены печатью неповторимой индивидуальности. Речь, очень обильно украшенная иностранной лексикой, была так же неподражаемо узнаваема, как и его полнота, соединявшая жизнерадостность и жажду удовольствий мистера Пиквика с упрямством и свирепостью британского бульдога. Без сомнения, Уинстон Черчилль был неповторимой личностью, иногда раздражавшей окружающих своим апломбом, беспечной и увлекающейся, и все это украшалось юмором и широтой натуры — качествами, которые почти никогда не отказывали ему. Он напоминал собою реликт, сохранившийся каким-то чудом со времени расцвета национальной истории. Таким он и сам воспринимал себя. Но Черчилль не был совершенно автономной личностью в такой же мере, как любой из его современников, как Гитлер, Сталин или Рузвельт. Он был, употребляя терминологию того времени, предназначен выполнить роль «анти-Гитлера». Он воспринимал эту войну как поединок между потомком герцога Мальборо и «олухом из водосточной канавы», Гитлером. В действительности в этой борьбе на сцену истории были вызваны другие силы. Эти силы назвал Феликс Франкфуртер, написавший: «Антисемитизм Гитлера есть самое открытое и самое непосредственное выражение не только антирационализма, но и одновременно вызов многообразию духовных течений — носителей цивилизации нашего века».

Все было иначе, чем это хотели видеть его гагиографы и он сам. Черчилль вовсе не был Прометеем; не был он и маяком, осветившим человечеству путь в будущее. Но именно в нем удивительным образом сфокусировались такие направления, как либерализм и просвещение, социализм и пацифизм, марксизм и интернационализм, которые в ответственные моменты его жизни вызывали лучшие качества его души — гордость, чувство горечи, уважение к своей нации и самому себе, чувство самоотдачи и готовности пожертвовать собой, любовь к родине, чувство уверенности в том, что призвание может иметь как отдельный человек, так и весь народ, и что в час наибольшей опасности Провидение пошлет Спасителя.

«Он смог возвысить наши сердца — это было его самым большим подарком нам и, может быть, самым главным завещанием», — писала одна из ведущих английских газет после его смерти. Было ли это совпадением, случайностью, что Уинстон Черчилль употребил точно такие же слова, когда описывал власть Савролы над людьми? И кто станет отрицать, что человеку, оказавшемуся в тяжелой ситуации, нужна именно эта способность, эта сила?