Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома

После моего утвердительного ответа он, покачав головой, сказал мне, что вряд ли от меня будет много толку, несмотря на все мои утверждения, однако он готов принять меня милосердия ради.

Итак, я в тот же вечер перебрался к нему в дом и занял предназначенную мне комнатушку на чердаке, с которой мне поневоле пришлось примириться, несмотря на удар, нанесенный моей гордости такой переменой обстоятельств. Скоро я обнаружил подлинные причины, побудившие Крзба принять меня: он не только утолил жажду мести, разоблачив себялюбие своего противника и проявив великодушие, с начала до конца притворное, но и заполучил юношу, кое-что понимавшего в его профессии, и, таким образом, заместил старшего ученика, недавно умершего не без того, чтобы вызвать основательные подозрения в виновности жестокого хозяина. Моя осведомленность об этом обстоятельстве, равно как и обращение его, изо дня в день, с женой и младшим учеником отнюдь не споспешествовали мне предаваться радости по поводу моего нового положения; однако, не ведая, как бы я мог устроиться лучше, я решил усердно изучить нрав Крэба и управлять им как можно искусней. Немного погодя я обнаружил странную особенность его натуры, которая объясняла его обращение с людьми, от него зависящими. Я заметил, что, испытывая радость, он, как скряга, не хотел ею делиться, и, ежели его жена или слуги были склонны разделить ее, он принимал это за оскорбление и приходил в крайнее бешенство, последствия коего им редко удавалось избегать. Когда же он приходил в негодование, то попытки его успокоить решительно лишали его рассудка и человечности.

Посему я положил действовать совсем по-иному, и однажды, когда он обозвал меня невежественным отродьем и ленивым оборванцем, я храбро ответил, что я совсем не лентяй и не невежда, а знаю свое дело и исполняю его не хуже, чем он сам мог бы это сделать ради спасения своей души; и несправедливо называть меня оборванцем, так как костюм у меня крепкий и происхожу я из семьи более благородной, чем любая, с которой он может похвастаться родством. При этих моих словах он проявил величайшее изумление и, потрясая палкой над моей головой, взирал на меня, скорчив поистине дьявольскую мину. Хотя я порядком испугался его угрожающих взглядов и телодвижений, у меня хватило ума сообразить, что зашел я слишком далеко, отступать нельзя и настала критическая минута, когда решается мое будущее, связанное со службой у него. Я схватил пестик и поклялся, что если он вздумает ударить меня без всякого повода, я посмотрю, крепче ли его череп, чем мое оружие. Некоторое время он молчал, затем разразился такими восклицаниями: - Нечего сказать, хорошее обращение слуги с хозяином! Очень хорошее! Будь ты проклят! Ты мне за это заплатишь, собака! Я тебя проучу! Я тебе покажу, как поднимать на меня руку!

С этими словами он удалился, а меня обуял страх, который, впрочем, совершенно рассеялся, когда мы встретились снова, ибо он был необычно благодушен и угостил меня после обеда стаканчиком пунша. *

Благодаря тому, что я начал вести себя таким манером, я скоро одержал над ним верх и стал столь необходим ему, исполняя его обязанности, в то время как он не расставался со своей бутылкой, что фортуна начала обращаться ко мне лицом; я утешал себя за пренебрежение моих прежних знакомых теми знаниями, какие я изо дня в день впитывал, рачительно исполняя порученную мне работу, в чем и преуспел превыше собственных надежд. Я был в прекрасных отношениях с женой моего хозяина, уважение которой я обрел и старался сохранить, изображая миссис Пошн в самом комическом виде, который только мог изобрести мой сатирический дар, а также оказывая ей христианские услуги, когда она слишком налегала на бутылку, к коей она частенько обращалась в утешение от обид, наносимых ей жестоким супругом.

Так я жил, не получая никаких вестей о моем дяде, на протяжении двух лет и почти ни с кем не водился, не питая склонности, да и не имея возможности поддерживать знакомства, так как Навал-хозяин * не платил мне жалованья, а скудного побочного дохода едва хватало мне на самое необходимое. Я уже не был задорным пустоголовым щеголем, опьяненным всеобщими похвалами и преисполненным радужных надежд; мои несчастья научили меня, сколь мало должен ценить человек успехи в обществе в пору своего благоденствия и сколь заботливо и усердно должен он добиваться того, чтобы от них не зависеть. Теперь мой внешний вид нисколько не занимал моего внимания, целиком поглощенного накапливанием знаний, пригодных в будущем для защиты меня от капризов фортуны, и я стал таким неряхой и так мало заботился о пристойном виде, что все считали меня человеком пришибленным; вернувшийся в город Гауки ничуть не рисковал навлечь на себя мой гнев, к тому времени значительно остывший и сдерживаемый так старательно моей рассудительностью, что я даже и не помышлял расплатиться с ним за причиненное мне зло.