И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

В Москве, в конторах Юнкера и Марецкого, не купили билетов у Дмитриевой, сказав ей, что они предъявленные. Нигде не разъяснили ей смысла этого выражения, нигде, как видно из дела, не говорили ей, что билеты краденые. Она могла знать, что у дяди украли деньги, но ей никто не сообщил номера украденных билетов, факт, что билеты не могли быть проданы в Москве, обращается обвинением в улику против Дмитриевой: она должна была понять, что если билеты стесняются купить, следовательно, они краденые, говорит обвинение. Обвинение ошибается. Банкирская контора может в известное время не покупать ту или другую процентную бумагу по разным причинам, предвидя ее понижение или по недостатку наличных денег, назначенных на другую операцию. Конторы покупают билеты по биржевой цене и вообще не торгуют, как на Толкучем рынке: или покупают или отказывают. Так, например, за неделю до объявления франко-германской войны московские банкиры получили телеграмму из Берлина о приостановке покупки; вообще, ожидалось огромное понижение всех бумаг, которое и произошло вследствие биржевой паники. Следовательно, отказ конторы или двух контор ничего еще не доказывает. Наконец, если Дмитриева виновна в укрывательстве, потому что не догадалась о происхождении билетов, то почему же не привлечены к суду конторы Юнкера и Марецкого, знавшие наверняка, по официальным сведениям, что предлагаемые им билеты именно те самые, которые украдены у Галича?

Вот первая улика против Дмитриевой по обвинению ее в укрывательстве краденого. Кажется, она разъяснена настолько, что можно перейти ко второй — к продаже билетов в Ряжске с наименованием себя не принадлежащею ей фамилией Буринской. Разбирая эту улику, я должен опять просить вас вспомнить, в каких отношениях Дмитриева стояла к Карицкому: четырехлетняя связь дала ему тот неоспоримый авторитет, который так легко приобретается натурой черствою и упорною над слабым и впечатлительным характером женщины. То высокое положение, о котором так охотно говорит Карицкий, в глазах Дмитриевой было совершенно достаточною порукой в том, что он, Карицкий, ничего бесчестного совершить не может. Могла ли прийти ей мысль [51] о том, что Карицкий воспользовался деньгами ее дяди. Конечно, нет: такое подозрение она не могла и допустить относительно Карицкого, и он был слишком умен, чтобы, доверившись ей, стать от нее в известную зависимость. Если бы Дмитриева совершила кражу, то она не могла бы скрыть ее от Карицкого, но что Карицкий никогда не признался бы ей в своем преступлении — это также логически неизбежно. С этим признанием он утратил бы в глазах ее свой авторитет и, повторяю, подвергал бы себя опасности в случае первой размолвки, давая ей против себя оружие. Просьба Карицкого о том, чтобы продажа оставалось тайною, также не может быть поставлена в вину Дмитриевой: в положении Карицкого неприятно разглашать затруднения, вынудившие его будто бы продавать свои билеты. Впрочем, что Дмитриева не придавала особенного значения этой тайне, не подозревая в ней ничего особенно важного, мы увидим из показания Соколова.

Рассмотрев характер отношений Дмитриевой к Карицкому, возвращаюсь к поездке в Ряжск. Видя, что сбыт билетов в Москве неудобен, Карицкий на всякий случай приготовляет для Дмитриевой билет на свободный проезд, который она получила по возвращении из Ряжска. В Ряжске Дмитриева продает билеты, подписывается Буринскою, но вслед за тем, на станции, в присутствии совершенно незнакомых офицеров, громко рассказывает, что она, кажется, сделала глупость, подписавшись чужою фамилией, и тут же расписывается в книге станционного начальника настоящей своею фамилией: Дмитриева. Очевидно, что она действовала без всякого преступного умысла, совершенно не сознавая цели тех действий, которые были ей предписаны Карицким. Вот почему я полагаю, что вы не признаете ее виновною ни в укрывательстве заведомо краденого, ни в наименовании себя с тою целью не принадлежащей ей фамилией.

Следуя принятому мною плану, мы мысленно восстановили порядок событий от июня до ноября 1868 года. Теперь мы приближаемся к развязке, от которой нас отделяет только один эпизод, по моему мнению, чрезвычайной важности.

По возвращении из Ряжска, в конце октября или в начале ноября, Дмитриева продала г. Соколову в два раза 18 билетов внутреннего займа. На вопрос Соколова, знает ли об этом Карицкий, Дмитриева сперва спросила его, почему он это спрашивает, потом взяла с него слово, что он сохранит ее тайну, и объяснила, что билеты продаются по просьбе Карицкого и принадлежат ему. Чтоб оценить всю важность вытекающих отсюда заключений, следует обратить внимание на время, когда происходил этот разговор — за две или за три недели до начала дела, когда все крутом подсудимых было тихо и спокойно, и ничто не предвещало приближения грозы. В это время, я думаю, Дмитриевой лгать на Карицкого не было никаких оснований, не было даже и тех неправдоподобных поводов, которые, по мнению Карицкого, возникли после начала дела. Замечательно, что следователь не придал никакого значения этому обстоятельству и не занес его в протокол, как не идущее к делу!