Вячеслав Софронов - Отрешенные люди

Сани подпрыгнули на выбоине, накренились и Иван, не в силах удержаться, больно ударился грудью об отводину, зло выругался.

- Чего, не нравится? - спросил, чуть повернув в его сторону голову, Яшка Ерофеич, показав щербатые зубы. - А ты, думаешь, честным людям нравится, когда на них напраслину возводят? Помайся, покряхти, потужься, авось, пока до Тобольска доедем, и поумнеешь чуть.

- Убью, собака! - крикнул Иван.

- Это ты никак меня пужать вздумал? Да я тебе сейчас так вдарю... Яшка поискал глазами, чем бы можно было побольней огреть обидчика и ничего не найдя, с размаху вмазал, целя по губам, тяжелой заиндевевшей овчинной рукавицей. Но промахнулся, зацепил по глазу, и боль на короткий момент ослепила Зубарева, он дернулся и, поджав ноги в коленях, саданул подошвами сапог в яшкину злорадно ухмыляющуюся физиономию. Тот едва не вылетел из розвальней, громко взвыл и заорал казачьему вахмистру:

- Эй, останови, тебе говорю! Где у тебя топор?! Зарублю гада!

Вахмистр натянул поводья, повернулся к Яшке. Тот уже успел отыскать под соломой завернутый в дерюгу топор, схватил его за топорище и теперь приноравливался как бы ловчее ударить Ивана. Вахмистр выхватил топор и слегка двинул Яшку кулаком в живот, недовольно проворчал:

-- Не балуй, нам его живым привести велено в острог. Ты убьешь, али

покалечишь, а мне ответ придется держать.

-- Какой за него ответ? Замерз по дороге, и концы в воду. Он первый пообещал меня жизни лишить. Слыхал, поди?

- Эх, руки у меня связаны, а то бы я тебе показал, - огрызнулся Иван.

- Помолчал бы лучше, - небрежно махнул рукой невозмутимый вахмистр, - а то заткну рот варежкой и тогда вовсе слова не скажешь.

Понимая, что слова вахмистра не простая угроза, Иван замолчал и кинул злобный взгляд на Яшку, словно кипящей смолой обжог. Тот в ответ лишь развязно осклабился, выказывая полное презрение к пленному.

Меж тем вахмистр соскочил на землю, до ломоты в костях потянулся, расправил широко плечи, зевнул. Затем, не спеша, нагнулся к саням, приподнял чуть бочонок, вытянул из него пробку и наполнил до краев деревянную кружку, поднес ко рту, выпил, громко крякнул, деловито достал из дорожной сумы шмат сала, понюхал его и по-волчьи куснул, смачно чавкая.

- Налей и мне, - почти жалобно попросил его Ерофеич, - озяб.

Но вахмистр продолжал жевать сало, отщипывая и отправляя в рот кусочки ржаного хлеба, словно не слышал просьбы помощника пристава, сосредоточенно уставясь на понурые стволы ближнего осинового вперемешку с молоденькими березками небольшого колка.

- Слышь, Серафимыч, - вновь подал Яшка голос, - плесни и мне.

- Тебе, говоришь? - вновь широко зевнув, переспросил вахмистр. - Можно и тебе, отчего ж нельзя. Купцы нам с тобой полный бочонок доброго вина в дорогу дали, глядишь, и на обратный путь останется, но много не налью, не обессудь, - и, подставив кружку под тонкую струю светлой жидкости, налил гораздо меньше, чем себе, подал Яшке.

-- Эх, хорошо родимая пошла, - зацокал губами тот, возвращая кружку.

-- Тебе, поди, тожесь налить? - обратился вахмистр к сопевшему на задке

саней Зубареву.

- Налей, коль не шутишь, - отозвался тот, - как юрты татарские проехали, ног совсем не чую.

Вахмистр нацедил ему полную кружку, что не укрылось от бдительных глаз Ерофеича, который, однако, промолчал, резонно не желая ссориться с вахмистром. А тот осторожно приподнял голову Ивану и влил вино ему в рот, затем отмахнул ножом солидный кус сала, положил на краюху хлеба и поднес к губам пленного.

- Чего ты с ним тут цацкаешься? - не вытерпел, наконец, Яшка. - Под мосток бы спихнули и дело с концом. К утру, глядишь, отошел бы уже. А то вези его, мерзни...

- Скорый ты больно, - отозвался негромко Серафимыч. - Чем он тебя так обидел? Давно ли решился убивцем стать?

- Чем меня обидел? А я тут при чем? - Яшка быстро схватил с саней кружку, нагнулся и без спроса нацедил ее себе до самого верха. - То он не меня обидел, а весь народ честной.

- Ага, честной, - прокашлявшись, сиплым голосом возразил Зубарев. Много ли в вас, ворах, чести осталось?

-- А сколь ни на есть, вся наша, - Яшка воровато зыркнул на Серафимыча, отступил от саней и там, смакуя, выпил вино, сморщил сизый нос, почмокал бескровными губами и потянулся, расхрабрившись, опять же без спроса, за салом.

-- Я вас, лиходеев, семя крапивное, все одно на чистую воду выведу, пыхтел, с трудом ворочаясь, Иван Зубарев, - а то взяли манер купцов обирать, да денежки в карман к себе приворовывать. И ты, Яшка, в том замазан не меньше других, потому меня и страшишься.