Олег Вишлёв - Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки

Как и писания Суворова, работы Хоффмана — это события не научной, а скорее политической жизни. Их сложно разбирать и критиковать с позиций академической науки, поскольку они лежат вне принятой в ней системы координат. Хотя Хоффман и является профессиональным историком, он явно не признает ни знаний, накопленных мировой историографией в изучении тех вопросов, которые его так занимают, ни выработанных ею общих принципов и методов анализа событий прошлого и работы с первоисточниками. Произведения Хоффмана оставляют впечатление, что такие понятия, как исторический контекст, причинно-следственная связь, контраргумент, для него вообще не существуют. Шокируют его приемы отбора, цитирования и интерпретации документов, а также обхождение с мнением других авторов.

Пытаясь оценить то или иное положение в трудах Хоффмана, невольно теряешься в догадках: что это — недоразумение или сознательно искажение фактов? Как может, например, исследователь, несколько десятилетий занимающийся военно-исторической проблематикой, не знать:

что понятия "нападение" и "наступление", которыми он оперирует, не являются синонимами;

что укрепление и модернизация вооруженных сил государства сами по себе еще не дают основания для его обвинения в подготовке агрессии, поскольку чаще всего диктуются необходимостью противостоять внешней угрозе, равно как не может являться таким основанием и уверенность государства, его вооруженных сил в своей победе в случае войны;

что наступательная военная доктрина СССР в тот период — это доктрина, предусматривавшая не нападение на противника, а переход в мощное стратегическое контрнаступление после того, как вражеские силы вторжения связаны и разгромлены в приграничных боях;

что военные намерения государства оцениваются не по проектам оперативных планов, которые генштаб любой армии плодит в великом множестве в расчете на все случаи жизни, и не по репликам и тостам на банкетах, а по тем документам, которые утверждены правительством и приняты вооруженными силами к исполнению;

что недопустимо давать оценку принципиальным политическим вопросам на основании показаний нескольких военнопленных, полученных неизвестно каким способом и при каких обстоятельствах, тем более зная, что армейские майоры, полковники и даже генерал-майоры — это фигуры, которые, как правило, не посвящены в тайны большой политики, а цитируемые показания противоречат показаниям подавляющего большинства других военнопленных?

Список недоуменных вопросов, которые вызывают работы Хоффмана, можно было бы продолжить. Однако обратимся к разбору конкретных аргументов, с помощью которых он пытается доказать, что 5 мая 1941 г. Сталин якобы говорил военным о намерении СССР напасть на Германию. Этот разбор, мы надеемся, послужит также хорошей иллюстрацией к тому, что было сказано выше о творчестве Хоффмана.

Свидетельство Верта, с которого Хоффман начинает свои рассуждения, приверженцы тезиса о "превентивной войне" уже давно рассматривают как один из наиболее веских аргументов, подтверждающих их версию. Оно имеет для них исключительную ценность, поскольку исходит из лагеря бывших союзников СССР в войне против Германии. Это обстоятельство позволяет им представлять высказывание Верта о том, что Сталин якобы говорил выпускникам военных академий: война с Германией "почти неизбежно" начнется в 1942 г. и, может быть, СССР возьмет инициативу ее развязывания на себя, — как неоспоримое. Однако свидетельство Верта, к которому апеллируют не только представители "ревизионистского направления", но нередко и его критики [298], требует к себе в высшей степени осторожного отношения. На это обстоятельство уже указывали исследователи [299].

Дело в том, что в 1941 г. советскими службами были пущены в оборот с небольшим интервалом две совершенно противоположные дезинформационные версии речи Сталина перед выпускниками военных академий. Одна версия была "подброшена" в мае — начале июня 1941 г. германским журналистам в Москве (см. документ № 4), другая, после того как война уже началась (на это время указывает в своей книге Верт), — британским (см. документ № 5). Ни та, ни другая версия, как о том можно судить, сравнив их с "краткой записью" речи Сталина 5 мая 1941 г. (см. документ № 9), не имели ничего общего с тем, что говорилось в действительности. Обе версии были нацелены на решение конкретных политических задач. С помощью одной накануне войны пытались повлиять на немцев, подтолкнуть их к переговорам и тем самым предотвратить, хотя бы временно, военное столкновение. С помощью другой, когда война уже началась, Кремль рассчитывал оправдать перед англичанами свой курс в отношении Германии после 23 августа 1939 г. и подчеркнуть, что Советский Союз, хотя и сотрудничал с Германией, намеревался-де в самом ближайшем будущем силой оружия покончить с ее господством в Европе. Такая версия отвечала потребностям СССР в налаживании союзнических отношений с Великобританией в рамках антигитлеровской коалиции. Неслучайно версия сталинской речи, "подброшенная" в 1941 г. Верту, учитывая ее характер и причины появления на свет, была впоследствии опущена им при издании на русском языке авторизированного перевода его книги [300].