Дмитрий Абрамов - Миссия России. Первая мировая война

Я проснулся со страшной болью в глазах и шумом в голове, оттого что мои товарищи, пристегивая шашки, толкали меня ногами:

«Тревога! Сейчас выезжаем».

Как лунатик, ничего не соображая, я поднялся и вышел на улицу. Там трещали пулеметы, люди садились на коней. Мы опять выехали на дорогу и пошли рысью. Мой сон продолжался ровно полчаса.

Мы ехали всю ночь на рысях, потому что нам надо было сделать до рассвета пятьдесят верст, чтобы оборонять какое-то местечко на узле шоссейных дорог. Что это была за ночь! Люди засыпали в седлах, и никем не управляемые лошади выбегали вперед, так что сплошь и рядом приходилось просыпаться в чужом эскадроне.

Низко нависшие ветви хлестали по глазам и сбрасывали с головы фуражку. Порой возникали галлюцинации. Так, во время одной из остановок я, глядя на крутой, запорошенный снегом откос, целые десять минут был уверен, что мы въехали в какой-то большой город, что передо мной трехэтажный дом с окнами, с балконами, с магазинами внизу. Несколько часов подряд мы скакали лесом. В тишине, разбиваемой только стуком копыт да храпом коней, явственно слышался отдаленный волчий вой. Иногда, чуя волка, лошади начинали дрожать всем телом и становились на дыбы. Эта ночь, этот лес, эта нескончаемая белая дорога казались мне сном, от которого невозможно проснуться. И все же чувство странного торжества переполняло мое сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моем уме плясали ритмические строки:

Мне чудилось, что я чувствую аромат этой розы, вижу красные языки огня. А сейчас здесь в самом очаге российской цивилизации, где так тепло, уютно, беззаботно, вокруг нас пьяные, самодовольные, сытые лица. Никому не нужна ни Россия, ни ее честь. И даже своя честь не стоит ничего.

Пазухин поддакивает и вторит Гумилеву…

Между тем Георгий Иванов ненавязчиво и негромко спрашивает у Космина:

— Вы не женаты, прапорщик?

— О, нет!

— А что-нибудь слышали о жене Николая Степановича?

— Не имел чести…

— Интереснейшая, незаурядная особа. Могу рассказать о ней, если хотите…

— Сделайте одолжение.

— Это было, кажется, в 1911 году. В «башне» — квартире Вячеслава Иванова — состоялась очередная литературная среда. Весь «цвет» поэтического Петербурга собирается там. Читают стихи по кругу, и «таврический мудрец» (сам Иванов), щурясь из-под пенсне и потряхивая золотой гривой, произносит приговоры. Вежливо-убийственные по большей части. Жестокость приговора смягчается только одним — невозможно с ним не согласиться, так он едко-точен. Похвалы, напротив, крайне скупы. Самое легкое одобрение — редкость.

Читают стихи по кругу. Читают и знаменитости и начинающие. Очередь доходит до молодой дамы, тонкой и смуглой.

Это жена Гумилева. Она «тоже пишет». Ну, разумеется, жены писателей всегда пишут, жены художников возятся с красками, жены музыкантов играют. Эта черненькая смуглая Анна Андреевна Ахматова, кажется, даже не лишена способностей. Еще барышней она писала:

Мило, не правда ли? Непонятно, почему Николай Степанович так раздражается, когда говорят о его жене как о поэтессе?

А Гумилев действительно раздражается. Он тоже смотрит на ее стихи как на причуду «жены поэта». И причуда ему эта не по вкусу. Когда их хвалят — насмешливо улыбается. — Вам нравится? Очень рад. Моя жена и по канве прелестно вышивает.

«Анна Андреевна, вы прочтете?»

Лица присутствующих «настоящих» расплываются в снисходительную улыбку. Гумилев, с недовольной гримасой, стучит папиросой о портсигар.

«Я прочту».

На смуглых щеках появляются два пятна. Глаза смотрят растерянно и гордо. Голос слегка дрожит.

«Я прочту.

На лицах — равнодушно-любезная улыбка. Конечно, несерьезно, но мило, не правда ли? Гумилев бросает недокуренную папиросу. Два пятна еще резче выступают на щеках Анны Андреевны…

Что скажет Вячеслав Иванов? Вероятно, ничего. Промолчит, отметит какую-нибудь техническую особенность. Ведь свои уничтожающие приговоры он выносит серьезным стихам настоящих поэтов. А тут… Зачем же напрасно обижать…