Ольга Семенова-Тян-Шанская - Жизнь «Ивана». Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний

На Михалька помещик не обращал внимания до тех пор, пока не вздумал как-то раз заставить его поработать у себя в саду — себе помочь. При этой совместной работе, из простого разговора помещика с работником, слово за слово из уст Михалька получился целый град озлобленных слов и речей против «капиталистов» (sic!), богачей-помещиков и богачей-крестьян. «Мы бездомные, мы безземельные, а богачи себе сады разводят, чай целый день попивают…» (Сады без фруктов разводить — по понятию крестьян, глупая и скверная затея, а «чай пить», разумеется, хорошо и приятно.) И т.д. и т.д. Помещик даже опешил несколько, но за разными делами забыл на время этот случай.

На деревне праздновался храмовой («кормовой», крестьянская острота) праздник. По случаю урожая все было поголовно пьяно. На третий день к вечеру запылала рига у деревенского богача-лавочника. Сбежался народ и поймали у риги Михалька. Тем временем занялась соседняя рига, и огонь стал угрожать всей деревне. Воды взять неоткуда, все замерзло, и вот деревня дружно наваливается на Михалька, бьет чем попало и бросает его в огонь (у всех ведь хлеб!) Так и сгорел бы Михалек, но выручил его тот же богач, у которого он зажег ригу. Вы думаете — это великодушие. Ничуть. Богач боялся, что если Михалек сгорит и будет по этому делу следствие, деревня на него, пострадавшего богача, свалит смерть поджигателя. Пожар хотя и не принял больших размеров, но кой у кого хлеб дотла погорел, и… когда на следующий день приехал на следствие урядник, получилось несколько крестьянских показаний о том, как Михалек хвастал, что он железный прут засунул в помещичью молотилку, что он несколько коров убил у того же помещика, и т.д. и т.д. Словом, пока дело касалось одного помещика, знали и молчали, «крыли» своего, конечно, сочувствовали Михальку, но когда поплатились своим трудовым имуществом, то раздалась другая песня…

Оказалось, что Аксютка все время помогала своему мужу…

— Чуден он, во какой матас [33] Матас — шут, фигляр, штукарь, скоморох. , а жену не бьет никогда.

С деревенским богачом (равно как и с помещиком) Михалек никогда не «враждовал». Очевидно, здесь «идея» своего рода. И Михалька и Аксюту, обоих недюжинных и способных выше обыденного крестьянского уровня, гнули и сиротство, и бедность [34] Они их и свели так прочно вместе. — Примечание автора. до тех пор, пока не явился протест. Очень может быть, что в Москве Михалек хлебнул кой-каких «речей», — в его разговоре с помещиком это так очевидно сквозило. Как бы нелепы и необдуманны ни были действия этого малого, характерна все-таки эта назревшая ненависть бедняка к богачам, к крупным владельцам земли. Нет привычки к интенсивному труду, нет никаких знаний и света, а нужда давит и гнет тем не менее [35] Тут не идеал нужно принимать во внимание, пусть этот идеал будет даже лишний шкалик или какая-нибудь пара калош, тут дело в том, что бьются, по-своему, как рыба об лед, а все-таки идеал недостижим. При этом еще является мысль: каким способом нам, на которых обращена эта ненависть, изменить такой идеал, открыть новые горизонты, дать представление об интенсивном труде (как источнике благополучия)? Нам не верят, смеются над нами, и, может быть, справедливо… — Примечание автора. .

И что важно, вражда и ненависть эти назрели теперь изнутри, они уже хотя и редко, но порождают таких Михальков, действующих по своему выстраданному убеждению, тогда как вся пропаганда семидесятников, шедших в народ, едва ли произвела одного такого поджигателя…

С барского гумна возвращается десятка полтора баб и девок и два молодых барских батрака. Холод, вьюга.

Две бабы замешкались в дверях риги у вороха овса. Около них «барский староста».

Анисья [36] Анисья — баба из той же деревни, откуда «взята» и Александра. Пришла в ту деревню, где «отдата» Александра, погостить к своей сестре, которая в этой же деревне замужем. Александра зазвала ее себе за компанию на барскую молотилку «поработаться» ва хорошую цену, тридцать копеек в день. — Примечание автора. (баба лет тридцати): «Александра, касатка, поишши мою шаль, я ее даве тут в овес положила».

Александра (солдатка): «Ее тут и не найдешь» (роется в овсе).

Староста: «Вы тут чаво овес ворошите, живо домой!»

Анисья: «Эх, шаль-то моя…»

Староста: «Какое там г…о, пятиалтынный стоит, ты не на Михайлов день повенчалась и без шали дойдешь… Живее!»

Анисья (обидчиво): Хушь бы и пятачок, да она мне дорога».