Константин Станюкович: В шторм

Одетый в толстое драповое короткое пальто, на диване сидел лишь старший офицер, плотный, здоровый брюнет лет тридцати пяти, загорелый, серьезный и, видимо, возбужденный. Он осторожно держал в своей широкой бронзовой руке, мускулистой и волосатой, стакан с чаем без блюдечка и подносил его к своим густым черным усам, улавливая моменты, когда можно было хлебнуть, не проливши жидкости.

- Доброго здоровья, Алексей Николаич!

- Мое почтение, Александр Иваныч!

Придерживаясь за привинченную к полу скамейку около стола, мичман подошел к старшему офицеру, чтобы поздороваться, и чуть было не навалился на него.

- Говорят, за ночь засвежело, Алексей Николаич? - спросил молодой человек, присаживаясь на скамейку около дивана.

- Свежо-с! - коротко отрезал старший офицер.

Он продолжал молча отхлебывать глотками чай, занятый какими-то мыслями, и через минуту проговорил:

- Главное, анафемское волнение! Того и гляди какую-нибудь шлюпку снесет или борт поломает! - озабоченно и сердито продолжал старший офицер и, допив стакан, вышел наверх.

- Эй, вестовые! Скоро ли чаю? - крикнул Опольев, оставшись один.

Но уже стриженая черная четырехугольная голова Кириллова показалась в дверях кают-компании, и вслед за тем он стремительно сделал шага два вперед, брошенный качкой, но, однако, успел удержаться и сохранить в руках стакан с чаем, обернутый салфеткой. Сзади его другой вестовой нес сахарницу и корзинку с сухарями. Все было донесено благополучно, и Опольев, жадно выпив один стакан, спросил другой.

В эту минуту в кают-компанию спустился сверху, чтобы "начерно" выпить стаканчик горячего чая, старший штурман, старый низенький человечек в блестевшем каплями кожане, одетом поверх пальто, с обмотанным вокруг шеи шарфом и с надвинутой на лоб фуражкой. Все на нем было старенькое, потасканное, обтрепавшееся, но все сидело как-то необыкновенно ловко, придавая всей его фигуре вид старого морского волка.

Несмотря на порывистую качку, он ступал по палубе своими привычными цепкими морскими ногами, не держась ни за что, то балансируя, то вдруг приседая, - словом, принимая самые разнообразные положения, соответственно направлению качающегося судна.

Заметив по выражению красного, морщинистого лица старика, что он не в дурном расположении духа, в каком он бывал, когда ему слишком надоедали расспросами или когда корвет плыл вблизи опасных мест, а старый штурман не был уверен в точности счисления, - молодой мичман, после обмена приветствий, спросил:

- Как дела наверху, Иван Иваныч?

- Сами увидите, батюшка, какие дела... Вы ведь, видно, на вахту, что такая ранняя птичка сегодня! - пошутил старик. - Дела-с обыкновенные на море! - прибавил он, аппетитно прихлебывая поданный ему чай, в который он влил несколько коньяку, "для вкуса", как обыкновенно говорил штурман.

- Где мы теперь находимся, Иван Иваныч?

- А на параллели Бискайского залива, во ста милях от берега. Ну-ка еще стакашку! - крикнул старый штурман вестовому... - Да и коньяку не забудь! Приятный вкус чаю придает! - прибавил он, снова обращаясь к молодому человеку. - Попробовали бы... И от качки полезно... Что, вас не размотало?

- Нисколько! - похвастал мичман.

- Вначале всякого разматывает, пока не обтерпишься... А есть люди, что никогда не привыкают... Помню: служил я с одним таким лейтенантом... С пути должен был, бедняга, вернуться в Россию.

- К вечеру, я думаю, и стихнет? - спрашивал Опольев, стараясь придать своему голосу тон полнейшего равнодушия, точно ему было все равно стихнет или не стихнет.

Иван Иваныч в ответ усмехнулся.

- Стихнет-с? - переспросил он.

- А разве нет?

- К вечеру, я полагаю, настоящая штормяга будет. Барометр шибко падает.

Старый штурман, перенесший на своем долгом веку немало штормов и раз даже испытавший крушение на парусной шкуне у берегов Камчатки, проговорил эти слова таким спокойным тоном, точно дело шло о самой обыкновенной вещи, и, отхлебнув несколько глотков чаю с коньяком, крякнул от удовольствия и прибавил:

- Теперь вот и кашель душить не будет... А то стоял наверху и все кашлял... Эй, Васильев! - крикнул он.

Явился вестовой.

- Плесни-ка еще чуть-чуть коньячку... Стоп - так! Мокроту разгоняет! - снова прибавил как бы в оправданье старый штурман, любивший таки лечить и свои и чужие болезни специально коньяком и в некоторых случаях хересом и марсалой.

Других вин старик не признавал и особенно презирал шампанское, называя его "дамским полосканьем".