Константин Станюкович - В тропиках

В то же время боцман Артюхин, ставши у грот-мачты, протяжно свистнул в дудку и вслед за тем зычным голосом крикнул на всю палубу:

- Второе отделение на вахту! Вставай... Живо!

- Эка ревет, дьявол! - сердито прошептал какой-то матрос, проснувшийся от боцманского окрика, и повернулся на другой бок.

Среди лежащих вповалку на палубе матросов началось движение. Те, кому приходилось вступать на вахту, потягивались, зевая и крестясь, поднимались со своих тощих тюфячков и, торопливо натянув штаны, выходили на шканцы, на проверку. Разбуженные боцманом другие матросы, оглядевшись вокруг, снова засыпали.

- Ну, что, Василий Васильич, очень спать хочется? - добродушно говорил своим низким баском Невзоров, поднявшись на мостик и сладко позевывая...

И у Лучицкого тотчас же исчезла злоба против Невзорова, который, несмотря на свое "ретроградство" и скверную привычку драться, был все-таки добрым, хорошим товарищем и лихим, знающим свое дело моряком.

- Отчаянно, Максим Петрович, - отвечал молодой мичман. - В начале вахты еще ничего...

- Мечтали, видно, о какой-нибудь дамочке в Кронштадте? - перебил, засмеявшись скверным, циничным смехом, Невзоров и прибавил: - Вот в Рио-Жанейро придем... Там, я вам скажу, вы скоро влюбитесь в какую-нибудь бразильскую дамочку и забудете свою зазнобу, коли есть... Ведь, наверно, есть, а?.. Ну и жарко ж спать в каюте... С завтрашнего дня буду спать наверху... Прохладнее...

- И ночи какие очаровательные... Поглядите-ка, Максим Петрович, небо-то какое!

- А ну его к черту, небо!.. Это вы только о небесах думаете и небесами восхищаетесь... Однако сдавайте-ка вахту да ступайте спать...

Мичман сказал, какой курс, сколько ходу, какие стоят паруса и, пожав руку Невзорова, пошел на ют и, раздевшись, вспрыгнул в подвешенную койку и скоро заснул.

А Невзоров спустился на палубу, обошел корвет, проверил вахтенных, часовых на баке и, поднявшись на мостик, зашагал медленными шагами и вполне мечтал о Рио-Жанейро, о бразилианках и о вкусных обедах и ужинах на берегу и, разумеется, с хорошими винами. Но вдруг вспомнил и об одной молодой вдове в Петербурге, которой он два раза делал предложение и два раза получал отказ. Вспомнил - и задумался. Вероятно, и на Максима Петровича подействовала прелесть тропической ночи и навеяла на него, помимо его воли, задумчивое настроение, не имеющее ничего общего ни с бразилианками, ни с обедами и ужинами, ни со службой. Он, разумеется, никому бы не сознался, что в эту ночь и он поглядывал на звезды, сердито крякал, испытывая какое-то странное чувство томления и грусти, и думал более, чем следовало бы такому цинику, каким он представлялся всем на корвете, говоря, что не понимает любви, длящейся более недели, - об этой высокой и полной, цветущей блондинке, лет тридцати, с холодными серыми глазами, румяными щеками и роскошным бюстом, которую он и после двух отказов не может забыть и которой он, по секрету от всех, написал уже два любовные письма, оставшиеся без ответа. А если бы она ответила? Подала бы хоть тень надежды? Он готов был бы ждать год, два, три до той счастливой минуты, когда она согласится быть его другом и женой...

Увы! Он не догадывался, что эта полная, цветущая вдова - одна из тех женских бесстрастных натур, которые заботятся лишь о себе, о своем здоровье, о своем спокойствии... За что она продаст свою свободу обеспеченной вдовы на полубедное существование вдвоем!? Какая он партия! Да и к чему ей замуж?

Но Максим Петрович, проведший большую часть своей жизни в плаваниях и знавший женщин лишь по мимолетным знакомствам, разумеется, не понимал своего идола и, влюбленный, как мальчишка, наделял его всеми совершенствами и приписывал отказы вдовушки исключительно тому, что он ей не нравится.

- Эка что за чепуха сегодня лезет в голову! - досадливо проговорил вслух Максим Петрович и решил про себя, что давно пора бросить всю эту "канитель" и навсегда забыть эту женщину.

Казалось, он уж забывал ее, предаваясь, при съездах на берег, широкому разгулу, а вот теперь, как нарочно, снова вспомнил и расчувствовался, как какой-нибудь мичманенок. "Срам, Максим Петрович! Ну ее к черту, эту "каменную вдову"! Пусть себе маринуется впрок!"

- Сигнальщик! Дай-ка трубу! - сердито закончил вслух лейтенант.

А ночь уже начинала бледнеть, и тускнеющие звезды мигали все слабее и слабее. Океан засерел, переливаясь с тихим гулом своими волнами. Горизонт раздвинулся, и на самом краю его виднелось белеющееся пятно парусов какого-то судна. Наступал предрассветный сумрак, повеяло острой прохладой, и чудная тропическая ночь, после недолгой борьбы, медленно угасала, словно пугаясь загорающегося на востоке багрянца, предвещающего восход солнца.