Константин Станюкович - Василий Иванович

- Шабаш! - тихо скомандовал Василий Иванович, любовавшийся все время греблей, когда минут через десять шлюпка приблизилась к освещенной пристани.

Весла словно сгорели, и все гребцы сидели неподвижно на банках, за исключением последнего, на носу, который с крюком в руках стоял наготове остановить разбежавшуюся шлюпку. Вельбот плавно подошел к пристани, не коснувшись ее. Василий Иванович умел отлично приставать.

- По чарке водки пей завтра за меня, ребята! - весело промолвил старший офицер, выскакивая со шлюпки.

- Покорно благодарим! - отвечал за всех загребной - молодой, красивый, здоровый матрос, ускоренно дыша своей широкой раскрытой грудью. - Прикажете дожидаться, ваше благородие?

- Нет. Поезжай, братцы, на клипер!

- Дозвольте, ваше благородие, сбегать двоим фрухты купить? - попросил тот же матрос.

- Купи, купи, братец... Только водки, смотри, не покупай...

- Никак нет, ваше благородие!

Василий Иванович останавливается на набережной, любопытно озираясь.

На набережной оживление. Напротив пристани два жалких ресторана, и тут же, под легкими навесами из широких листьев, помещаются фруктовые лавочки, освещенные цветными фонарями.

Живописными группами рассыпались здесь гуляющие: чернокожие канаки, одетые, полуодетые и совсем раздетые, с куском какой-то тряпицы, опоясывающей чресла; каначки в своих легких, ярких тканях, надетых на голое тело и плотно облегающих, обрисовывая формы женского торса; английские, французские, голландские и немецкие матросы с китобойных судов, часто зимующих в Гонолулу, в белых рубахах, в шапках на затылках, с ножами, висящими на длинных ремнях, прикрепленных к поясам.

Среди этой толпы идет шумный говор на все языках и раздается пьяный космополитический смех. Матросы-китобои любезничают на разные лады с развязными и снисходительными шоколадными красавицами, которые задорно смеются, показывая свои ослепительно-белые зубы. Чудное звездное небо, кротко глядящее сверху, и нежный, ласкающий вечер располагают, по-видимому, людей не стесняться. И тут не стесняются. Раздаются звонкие поцелуи и делаются пантомимные объяснения в любви, напоминающие первобытного человека... Понимающие друг друга пары без слов, при помощи какой-нибудь серебряной монеты, без церемоний удаляются, обнявшись, в темнеющую в двух шагах густую листву при веселом, одобрительном смехе этих необыкновенно добродушных, приветливых черномазых канаков, которых предки не особенно давно съели Кука{458}.

Двое матросов с вельбота торгуют фрукты у молодой толстогубой туземки с ребенком на руках, которого она кормит своей огромной черной грудью. За десятицентовую монетку каначка дает несколько связок душистых бананов и десяток крупных апельсинов и не в счет предлагает по апельсину каждому.

- А ведь ничего себе баба?.. - говорит молодой загребной, обращаясь к товарищу.

- Убористая шельма!.. - отвечает, смеясь, товарищ.

- Ты, молодка, бон{458} баба! - обращается молодой матрос к каначке и игриво треплет ее по плечу... - Тре-бон!..{458} Понимаешь?..

В ответ каначка улыбается, говорит что-то на своем гортанном языке подошедшей старой женщине и отдает ей ребенка.

- Не понимаешь? Вери гут, голубушка! - продолжает матрос, подмигивая ухарски глазом и выпячивая вперед грудь.

Каначка смеется и ласково озирает молодого краснощекого матроса своими большими черными, влажными глазами. Потом наклоняется к нему, гладит нежно рукой по его лицу и тихо говорит, коверкая слова:

- You are very handsome!*

______________

* Вы очень красивы! (англ.)

И снова смеется, скаля зубы.

- А ведь ты, Николашка, понравился черномазой! - не без зависти восклицает его товарищ.

- А что ж?.. Ей-богу, братец, ничего себе баба! - хохочет Николашка, обхватывая рукой талию шоколадной сирены.

Она, по-видимому, довольна авансами матроса. Закрыв глаза, она вдруг дарит своего поклонника долгим поцелуем, затем отступает назад и, указывая рукой в глубь улицы, манит его куда-то...

- Ишь ты, шельма!.. Николашка! Она, брат, приманивает! - смеется его товарищ. - Некогда нам, мамзель! - обращается он к черной красавице. - Ужо жди завтра... морген... как на берег спустят... Понимаешь?

Но каначка ничего не понимает и вопросительно глядит на матроса, несколько сконфуженного слишком откровенным выражением ее симпатии.

Тот, в свою очередь, несколько раз повторяет "морген" и снисходительно треплет ее по спине. Она, кажется, поняла, весело кивает головой и сует матросу несколько апельсинов. Но матрос не берет.