Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века

— Володя, с ума сошел! Машенька не спит!

— А мы в кабинете, — потянул ее к открытой двери с табличкой: «Предсовнаркома Ульянов-Ленин». — На диване, а?.. В условиях конспирации…

— Володя, будет! — вырвалась она у него из рук. — Что ты, в самом деле! Как мальчишка!

— Молодожены!

Маша в строгом темном платье на пороге гостиной.

— Сыграть вам что-нибудь?

— Нашу, любимую, — Крупская оправляет незаметно юбку.

— Будет исполнено, — исчезает за портьерой Маша.

Пауза, начальные аккорды «Апассионаты», они зачарованно слушают.

— Ничего не знаю прекрасней этой музыки…

Ленин смотрит с нежностью на жену.

— Кажется, вся красота жизни в этих звуках. Вся ее драма…

Они идут, обнявшись, к высокому окну, останавливаются.

Над Москвой ранние сумерки, где-то на задворках Тайницкого сада слышны хлопки глохнущего то и дело автомобильного мотора. Внизу, во дворе, фигура рослого мужчины в домашних брюках и куртке, шагающего с ведром к мусорному сараю.

— Никак Бедный, — вглядывается в окно Ленин. — Утром норовил мне новую басню прочитать. Пришлось соврать, что стихи на слух плохо воспринимаю. Прочту, сказал, когда напечатают… Помнишь, в первом номере «Правды» мы какой-то его стишок поместили, он только-только тогда начинал…

— Не помню. По-моему, он пишет примитивно, плоско. Рифмованные агитки.

— Ты к нему несправедлива, Наденька. Да, не Байрон, согласен. Не Пушкин. Но — талант, бесспорно талант! Народ его читает, любит. А это главное.

— Бог с ним, с твоим Бедным. Скажи, что тебе на завтрак заказать? День какой, не забыл?

— День больших сюрпризов, Надюша, — он неожиданно поскучнел. — Не сказаться ли мне больным, а? За город съездить с женой, нелюбящей Демьяна Бедного. Воздухом подышать, птичек послушать…

— И фотографию в «Правде» и «Известиях» поместить: Ленин с Крупской в единый политдень слушают птичек на природе.

Оба весело смеются.

— Скажи, наконец, что тебе заказать на завтрак, — вытирает она платком глаза.

— Сама, сама, Надюша! — машет он рукой. — Что скажешь, то и ладно.

— Стерлядка паровая с горошком?

— Отлично.

— Пюре из цветной капусты?

— Идет.

— Кофе, фрукты на десерт…

— Спасибо, родная. Что бы я без тебя делал, не знаю.

Утром он был озабочен, вял, ел неохотно.

— Володенька, ты у меня не заболел? — с тревогой спрашивала за столом жена. — Может, в самом деле отменить сегодня выступления? Хочешь, я позвоню Якову Михайловичу? Пусть что-нибудь придумает.

— Нет, нет! — замахал он рукой. — Прибежит, поднимет панику. Начнет советоваться с членами ВЦИК: как быть, что делать?

В кабинете по соседству зазвонил телефон.

— Сиди, я сама! — устремилась она в открытую дверь.

Доносился некоторое время ее озабоченный голос.

— Немыслимо, — появилась растерянная на пороге. — Убит Урицкий.

— Убийца пойман?

— Пойман, товарищ Ленин.

Докладывавший о террористическом акте в Петрограде председатель ВЧК Дзержинский заглянул в раскрытый на коленях блокнот.

— Леонид Канегиссер, двадцати двух лет. Студент политехнического института. Савинковец, поэт. Стрелял в упор, на пороге лифта. Сейчас допрашивается.

— Мотив ясен, — подал голос присутствовавший на обсуждении Яков Свердлов. — Пошли ва-банк. Авантюристы!

— Может, отменим сегодняшний политдень, Владимир Ильич? — поднял голову от бумаг протоколировавший совещание секретарь предсовнаркома Бонч-Бруевич.

Ленин со Свердловым выразительно переглянулись.

— Ни в коем случае! В особенности в свете случившегося. Феликс Эдмундович, — поворот головы в сторону Дзержинского. — Немедленно выезжайте в Петроград, возглавьте расследование! Завтра проведем заседание ВЦИК, обсудим текущий момент, примем решения… Объявление о злодейском убийстве Моисея Соломоновича напечатали? — поднялся из-за стола.

— Вот, Владимир Ильич, — протянул Бонч-Бруевич свежий номер «Правды».

— Хорошо, — Ленин отложил в сторону газету. — Машину подали?

— У порога, Владимир Ильич.

— Все, я поехал, — пошел он к выходу. — Передавайте мне с нарочными все оперативные сообщения.

— …А когда воцарилась компания Керенского, Чернова и прочих, — доносилось из глубины цеха, — то это правительство, шатавшееся и лишенное почвы, только и пеклось о кровных интересах близкой им буржуазии.

Она морщилась, прислонившись к стене: гвозди! в обоих ботинках! Не заметила, обуваясь перед выходом: в дороге кольнуло раз и другой. На трамвайной остановке отошла в сторону, нашла на обочине булыжник, пристукнула торчавшие из стелек острые головки. Некоторое время было терпимо, а потом опять: наступишь — мука смертная. В такой ситуации, надо же!