Коллектив авторов - Александр II. Трагедия реформатора - люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей - сборник статей

Б.М. Фирсов (почетный ректор ЕУСПб), внимательно наблюдая за ходом конференции, во время своего выступления в дискуссии привел строки из записной книжки Ильфа и Петрова, которые удивительно точно характеризуют современное состояние исследований истории Великих реформ и представлений о них власти и общества: «Всю дорогу пели волжские песни, играли в карты, а на Волгу так и не взглянули». И действительно, в докладах и прениях основное внимание обращалось на образ реформы и реформаторов, сложившийся в умах современников и потомков, на историческую память об этом событии и т. д., тогда как о самой реформе говорилось совсем немного. Это — явная тенденция, причем проявляющаяся в различных проблемных полях. Так, международные конференции, посвященные Отечественной войне 1812 г. (сентябрь 2012 г. — Франко-российский центр гуманитарных и общественных наук; май 2012 г. — Германский исторический институт в Москве), называются соответственно: «Наполеоновские войны на ментальных картах Европы: историческое сознание и литературные мифы» и «После грозы. 1812 год в коллективной памяти России». С особой рельефностью смена парадигм проявилась в выступлении на «французской» конференции участника, который на основании военных архивов предпринял традиционную попытку ликвидировать одно из «белых пятен» в истории кампании 1805 г. Выглядело это как сообщение на неведомом языке в отсутствие переводчика.

Поскольку научные конференции всегда рассматриваются как своеобразная «проба пульса», они очень важны для выявления тенденций в развитии научной мысли. В этой связи резонными являются вопросы одного из участников (Б.И. Колоницкого): какие темы предлагать аспирантам, исходя из представлений об общественном «запросе», и насколько в ходе конференции удается выявить логику развития профессии историка и истории как научной дисциплины?

В ходе дискуссии был затронут и вопрос о причинах того, почему историческая значимость Александра II, несмотря на эпохальный характер его царствования, остается весомой лишь в сравнительно узком кругу профессиональных историков. Было предложено объяснение (А.П. Шевырев) сравнительного «безразличия» к фигуре Александра II. Советская историография обходила вниманием личность этого императора отчасти по причине негласного запрета на описание всех самодержцев, кроме Ивана IV и Петра I, а отчасти потому, что сама фигура «освободителя» оказалась крайне неудобной для ее «втискивания» в рамки существовавших историографических схем. В постсоветский период, с его характерной тягой к радикальной ревизии прежних представлений о прошлом, в центре внимания оказались Павел I, Петр III, Александр III, Николай II, т. е. те самодержцы, о которых ранее писали «плохо». Образ Александра-Освободителя, равно как и Александра Благословенного, не требовал пересмотра, чем и объясняется индифферентность исторического сообщества к этим фигурам. Была названа еще одна возможная причина этого явления (В.В. Лапин). Как известно, советская историография отличалась «безлюдностью»: все события развивались как будто без участия действующих лиц. Когда произошла «историческая контрреволюция», маятник качнулся в другую сторону: стали писать о персоне без ее деятельности, и этот царь сразу поблек на фоне грандиозных событий его царствования.

Значительным проблемным узлом истории преобразований Александра II назван (В.В. Ведерников) раскол между реформаторами и революционерами, которые до 1859 г. выступали единой командой (М.Н. Катков, вел. кн. Елена Павловна, М.П. Погодин, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский). Еще одну проблему формирования образа Александра II в советской историографии (по мнению М.Д. Долбилова) создала двусмысленность темы народовольческого террора.

В ходе дискуссии указывалось на необходимость и продуктивность сравнительного подхода (Е.А. Правилова) со ссылкой на проведение семинара о реформах в Турции в 1860-е гг., на котором рассматривался вопрос о превращении этого государства в европеизированную страну, быстро преодолевающую социально-экономическое отставание. При этом помещение реформ 1860-х гг. в перспективу выбора и возможностей подталкивает к выводу, что роль личностей в этом процессе оказывается не столь уж и значительной. Также в дискуссии прозвучало предложение рассматривать долгосрочные последствия перемен, оценить роль реформы в создании революционной обстановки (Ю.И. Басилов), как это произошло, по мнению некоторых немецких историков, в Германии. Там реформы 1807–1813 гг. создали «горизонт ожиданий» для социальных сил, оставшихся недовольными так называемыми половинчатыми реформами, которые и привели Пруссию к революции 1848 г. В результате проведения земской и городской реформы в России появились новые люди — носители новой политической культуры, которым было откровенно тесно в рамках самодержавия, не способного к радикальным реформам и к диалогу с политическими оппонентами. В дискуссии отмечалось (М.Д. Долбилов), что заметное в историографии и в ходе данной конференции тяготение к уже упоминавшемуся «историческому контексту» реформы 1861 г. создает сомнительное впечатление достаточно основательной изученности самого эпохального события, его подготовки и проведения. На самом же деле здесь немало дискуссионных проблем. Одна из них — личное участие царя в подготовке и проведении реформ, другая — особенности работы бюрократического аппарата в условиях радикальных социально-экономических перемен. В фокус внимания историков должны попасть сложные взаимоотношения внутри российской элиты, взаимодействие ее различных влиятельных представителей.