Ричард Хоптон - Дуэль. Всемирная история

Вполне обычно и то, что об обстоятельствах дуэли между Кэмелфордом и Бестом осталось мало подробностей. Дуэли представляли собой тайные поединки, которые не касались никого из посторонних и о которых предпочитали помалкивать. Нет-нет, случалось, дуэль превращалась в событие — возьмем поединок герцога Веллингтона и лорда Уинчелси или Александра Хэмилтона (или Гамильтона — у нас, по традиции, еще используется эта устаревшая и неточная русскоязычная транскрипция фамилии Hamilton. — Пер.) и Аарона Бёрра — и становилась, что называется, достоянием общественности. Но куда привычнее обратное, когда о дуэли не знал никто или почти никто, а все связанное с ней словно бы окутывал туман — тот самый туман на рассвете, в легкой дымке которого и протекало большинство поединков. Единственные показания очевидцев, которыми мы располагаем, — это то, что поведали следствию садовники лорда Холленда. К тому моменту, когда началось разбирательство, один из зачинщиков давал ответ Богу, а второй вместе с секундантами словно провалился под землю. Словом, основные исполнители покинули сцену, оставив хору обязанность пропеть грустную историю о том, что случилось.

ЧАРЛЬЗ МУР, сражавшийся против дуэлей в восемнадцатом столетии, писал о том, что такого рода поединки зародились в «эру невежества, суеверий и готского варварства» {4} 4 Charles Moore. A Pull Inquiry into the Subject of Suicide… Two Treatises on Duelling and Gaming , Vol. II, London (1790). . Он был не одинок в убежденности в том, что дуэли обязаны своим происхождением нецивилизованным обычаям Средних веков: многие авторы как до, так и после него искали корни дуэлей в различных формах поединка, на которые с незапамятных времен выходили мужчины, стремясь разом разрешить возникшие между ними противоречия.

Люди всегда искали битвы один на один, какими бы ни бывали причины. Доктор Джон Кокберн, корифей неоклассического века английского искусства, написавший одну из историй дуэлей, делал жестокий вывод:

Невозможно отрицать очевидного, что гордыня, зависть, злоба, жажда мщения и чувство обиды всегда царствовали над умами человеческими, а последствиями всего этого становились деяния, выливавшиеся очень часто как в открытое насилие и подавление чужой воли, так и в совершение тайных убийств {5} 5 John Cockbum D.D. The History and Examination of Duels Shewing Their Heinous Nature and the Necessity of Suppressing Them , London (1790), p. 2. .

Так или иначе, самые ранние примеры поединков, ставших неотъемлемыми частями как нашей литературы, так и культуры в целом, связаны с героическими борцами за правду, защитниками слабых и спасителями своего народа. Многие из таких мощных литературных аллюзий живут, что называется, одной ногой в мифах, а другой в истории: архангел Михаил и Сатана (спасение мира — никак не меньше) и Беовульф с его подвигами (тут размах, пожалуй, поменьше, но героизм определенно налицо) существуют, конечно же, в области мифологического. В «Потерянном рае» Мильтон превосходным образом описывает поединок архангела Михаила с дьяволом. Оставшийся неизвестным автор Беовульфа рассказывает никого не оставляющую безучастным историю героя из-за моря. Если деяния ангела, по Мильтону, имеют прочные корни в христианской традиции, Беовульф принадлежит к языческой мифологии Севера.

Испытание поединком представляло собой юридическую норму улаживания противоречий между людьми и брало свое начало из «Темных веков» истории Европы. Есть мнение, что Гундобальд, король Бургундии, первым из правящих государей официально установил такое правило примерно в 501 г. от Р.Х. {6} 6 The Sixteenth Century Italian Duel , by F.R. Bryson, University of Chicago Press (1938), p. xii. Эдуард Гиббон так объяснял принцип судебного поединка:

Как в гражданской, так и в уголовной норме истец или обвинитель, ответчик или даже свидетель мог быть вызванным на смертный бой противной стороной в случае отсутствия возможности доказать свою правоту обычным образом; тогда перед ними не оставалось выбора — или отказаться от своих слов, или отстаивать собственную честь в бою.

Согласно Гиббону, Гундобальд определил законность применения судебного поединка риторическим вопросом: «Не есть ли правда, что исходы войн народов с народами и поединков между отдельными людьми в воле Бога, разве не Провидение дарует победу правому?» Вера в то, что поединок способен позволить установить истину в спорах между сторонами за счет изъявления божественной воли, есть основа, на которой базировались убеждения средневековых людей в оправданности подобной практики. Сила оружия должна была дать ответ — ответ, не замутненный словами лжесвидетелей или неправыми наветами недостойных. Гиббон не без сарказма продолжает: