Тимофей Грановский - Исторические характеристики

Итак, Грановскому совершенно ясно было, что в истории представляет наибольший интерес: среди людей – «великие люди, цвет народа, которого дух в них является в наибольшей красоте; между событиями – великие перевороты, которыми начинаются новые круги развития, между положениями – те, в которых развитие достигает полноты своей; наконец, между формами – великие общества, в которых народная жизнь просторнее движется и чище выражается» [17]. Свой лекционный курс Грановский строил соответственно этим подходам, последовательно приобщая своих слушателей к истории, к ее наследию, причем каждая эпоха, в изложении лектора, являлась основой для последующей, ступенькой на пути исторического прогресса.

Все это впечатляло – и, несомненно, Грановский добивался поставленных целей, тем более что у него были очень благодарные слушатели. Один из них великолепно передал то, очевидно, общее впечатление, которое производил лекционный курс Грановского: «Несмотря на обилие материалов, на многообразие явлений исторической жизни, несмотря на особую красоту некоторых эпизодов, которые, по-видимому, могли бы отвлечь слушателя от общего, слушателю всюду чувствовалось присутствие какой-то идущей, вечно неизменной силы. Век гремел, бился, скорбел и отходил, а выработанное им с поразительной яркостью выступало и воспринималось другими. История у Грановского действительно была изображением великого шествия народов к вечным целям, поставленным человечеству провидением» [18]. Через изучение истории познавался смысл человеческого бытия… И одним из главных выводов для слушателей Грановского был следующий: есть только один путь развития; Европа прокладывает его, а России предстоит по нему идти. Этот вывод находился за рамками лекционного курса, но вся, поистине, железная логика лектора подталкивала к нему неизбежно.

При этом Грановский счастливо избежал того, что придавало многим рассуждениям Гегеля и его последователей предельно формальный характер: схема в лекциях никогда не подавляла исторический материал, живое бытие прошлого во всем его многообразии. Как совершенно справедливо писал о Грановском Герцен: «принимая историю за правильно развивающийся организм, он нигде не подчинял событий формальному закону необходимости <���…>. Необходимость являлась в его рассказе какой-то сокровенной мыслию, она ощущалась издали, как некий deus umplisitus [19], предоставляющий полную волю и полный разгул жизни» [20].

Все это было немаловажно, если иметь в виду, что Грановский, несомненно, стремился не только учить, но и воспитывать своих слушателей, приобщая их к определенной жизненной позиции. И на университетской кафедре, и в остальных сферах своей деятельности Грановский всегда исходил из твердого убеждения, что человечеству изначально даровано право свободного волеизъявления – великое право, с которым сопряжены великие обязанности. Каждый человек волен сам определять свою жизненную позицию – и сам должен нести всю полноту ответственности за деятельность свою и за бездействие… Историк же обязан твердо помнить о том, что исследует не только стадии саморазвития Абсолюта, но и историческое бытие многих и многих людей – полноправных участников исторического процесса.

Этой хорошо продуманной принципиальной позиции Грановский оставался верен всю жизнь. Он очень последовательно противостоял тому бездушному логическому фатализму, который отчасти был присущ и самому Гегелю, но с особенной силой сказывался в воззрениях его многочисленных эпигонов. Грановский же не просто открывал своим слушателям «тайны Абсолюта» – он судил действующих лиц исторической мистерии. «Двигателям человечества» не прощались ложь, насилие, измена. Характеристики борцов за безнадежное дело возрождения старины, за «идеалы прошедшего» нередко были выдержаны в самых поэтических тонах.

Всегда оставаясь верным научному пониманию истории, Грановский органично сочетал с ним нравственную оценку прошлого. И в результате сухая гегельянская историософия, круто замешанная на абстракциях, логике, «чистом разуме», обретала в лекциях живую душу, становилась человечной . «Humanitas humaniora» – «человечность, больше человечности» – призыв, повторявшийся гуманистами эпохи Возрождения, в полной мере определял всю деятельность Грановского в Московском университете – да и за его стенами тоже.

Под этим девизом, созвучным пушкинскому – «…и милость к падшим призывал» – в николаевской России с ее деспотизмом, направленным именно на подавление человеческого в человеке, можно было сделать многое. И, может быть, наряду со всеми прочими достоинствами именно этот непривычный подход к истории так привлекал слушателей в аудиторию, где читал свои лекции Грановский. Ведь, в конце концов, студенты всех факультетов и отделений валом валили в эту аудиторию не за специальными знаниями по древней или средневековой истории Западной Европы, и, конечно, не затем, чтобы поклониться некоему кумиру – «артисту на кафедре». Они обретали здесь ту самую жизненную позицию, которая нередко определяла все их будущее. Студенческая молодежь ценила Грановского не за внешнее обаяние и «красивый слог», и даже не за то, что он был превосходным профессором-интеллектуалом и эрудитом, она относилась к историку как к Учителю в самом высоком смысле этого слова. А «учение» его противостояло, в принципе, мертвящим схемам «официальной народности» – и в этом плане было вполне адекватно литературной критике В. Г. Белинского, философским статьям А. И. Герцена, повестям И. С. Тургенева. У того костерка, который развел Грановский, отогрелась не одна сотня человек…