Иэн Сэнсом: Бумага. О самом хрупком и вечном материале

Парадоксальным образом, несмотря на близящийся конец Бумажного века, образ бумажного листа попадается нам все чаще и по-прежнему определяет особенности нашего чтения и письма. Потому возможно, что лист бумаги служит хорошей метафорой языка как такового. В “Курсе общей лингвистики” Фердинанда де Соссюра читаем: “Язык можно также сравнить с листом бумаги. Мысль — его лицевая сторона, а звук — оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли; этого можно достичь лишь путем абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психологии, либо к чистой фонологии” [3] Перевод А. Сухотина. .

Ни мышление невозможно отделить от бумаги, ни бумагу — от мышления.

Люди меняются. Слова меняются. Лишь бумага остается бумагой. Она все принимает и повсюду находит место себе. Самые современные высокотехнологичные приспособления восходят к бумажным прототипам: айпэд — это тот же блокнот, киндл — книга, мобильный телефон — записная книжка. Ритм чтения, как и прежде, задают страницы: за “страницей 1” у меня на киндле с неизбежностью смены дня и ночи следует “страница 2”. И цвета, которые я вижу, читая на электронном устройстве, унаследованы им от все той же бумаги: иначе почему бы и на экране писать именно черным по белому?

Испокон века бумага то исчезает из человеческой жизни, то снова в ней возникает; бумагу жгут, забывают, списывают в утиль, а затем заново открывают, восстанавливают в правах… и опять по кругу. Поэтому-то, похоже, бумаге в научных исследованиях принадлежит лишь вспомогательная роль, столь незначительная и маловажная, что если она и удостаивается рассмотрения, то исключительно в сугубо специальных работах и профильных изданиях. Из-за того что люди повседневно используют ее в практических целях, популярная история бумаги остается ненаписанной. Наша “элегия о бумаге” представляет собой попытку проследить отдельные линии ее богатой и разносторонней биографии.

К разряду исторических трудов эта книга никоим образом не относится. Я бы предложил видеть в ней своего рода Музей бумаги с коллекцией, подобранной на мой субъективный вкус, или, возможно, musée imaginaire , “воображаемый музей”, если использовать выражение Андре Мальро, писателя и историка искусств, в 1959–1969 годах служившего, в силу курьезного устройства французской общественной жизни, министром культуры Франции. Мальро понимал, что многое из того, что признается нынче произведениями искусства, создавалось как нечто, к искусству отношения не имеющее: как тотем, амулет, эманация или воплощение божества. “В XVII веке, — пишет Мальро в трехтомном труде “Воображаемый музей мировой скульптуры” ( Le Musée imaginaire de la sculpture mondiale , 1952–54), — рисунок династии Сун невозможно было сравнить с полотном Пуссена, поскольку это означало бы поставить какой-то «невиданный» пейзаж в один ряд с произведением подлинно высокого искусства”. Воображаемый музей, по мысли Мальро, это “гимн превращению”, “воспроизведение Вселенной в пику божественному ее Сотворению”, прославление всего, что можно причислить к искусству, а не только того, что изначально создавалось как произведение искусства.

В нашем Музее бумаги рукопись Диккенса расположится рядом с цветной бумагой для аппликации и упакованными в оберточную бумагу, перевязанными бечевкой бандеролями. Все вместе экспонаты музея образуют громадное бумажное зеркало: в нем отразимся мы сами и мир, который нас окружает — необъятный, пугающий и захватывающий.

Далее следует уточнить, что никакая история бумаги — это относится и к той, которая сейчас перед вами и которая историей бумаги не является, — не сводится ни к истории книги, ни, тем более, к истории письма.

Им посвящено множество исторических трактатов.

Люди как писали до появления бумаги — на бересте, глиняных табличках, на дереве и кости, папирусе, пальмовых листьях и шелке — так и продолжат писать после ее исчезновения из обихода. Так же и книги — они, папирусные и пергаментные, существовали до бумаги и никуда не денутся после нее.

“Элегия о бумаге” — не про книги, хотя они, безусловно, занимают гораздо большее место в нашей жизни, чем любое другое бумажное изделие. Она и не о производстве бумаги, при том что тема эта весьма обширна и увлекательна. “Элегия о бумаге” — это скорее попытка показать, как и почему человек настолько прочно сроднился, сросся с бумагой, что стал фактически неотделим от нее.