Анастас Микоян - Так было. Размышления о минувшем

Когда очередь к помощнику начальника тюрьмы дошла до меня, я обратился к нему с вопросом: «Нельзя ли мне остаться переночевать в камере?» Тот направил на меня электрическую лампочку, чтобы получше разглядеть, кто с ним разговаривает. «Как ваша фамилия?» – спросил он. «Я Степанянц», – ответил я и подумал: «Вот сейчас он меня узнает и…» Но он не узнал. «Подождите», – сказал он.

Чтобы прикрыть меня, три или четыре наших матроса тоже попросились остаться на ночевку, заявив, что их суда находятся в море и им некуда идти ночью. Им разрешили. Я успокоился.

Но по всему было видно, что не успокоился неугомонный Георгий. Он все время пытался придумать какой-нибудь другой выход из создавшегося положения и во что бы то ни стало вызволить меня из тюрьмы немедленно.

Через несколько минут он подошел ко мне и тихо сказал: «Поповянц внешне очень похож на тебя. Сейчас его только что проверяли. Я уговорю его остаться вместо тебя, а ты выйдешь на волю сегодня же».

Это было для меня настолько неожиданно и казалось таким маловероятным, что я не нашелся что сказать.

А Стуруа, даже не дожидаясь моего ответа, подошел к Поповянцу и начал его уговаривать, чтобы он «стал» Степанянцем и остался ночевать в тюрьме.

Поначалу Поповянц не захотел этого делать, даже возмутился, но Стуруа очень убедительно внушал ему: «Микояну грозит смертная казнь, а тебе, если ты и останешься под именем Степанянца переночевать в тюрьме, ничего не грозит. Ну, может быть, посидишь лишнюю неделю-две в тюрьме, и все. К тому же тебе, как меньшевику, нетрудно будет освободиться».

Уже не возражая по существу, Поповянц сказал: «Как же я могу заявить, что я Степанянц, когда я только что говорил, что я Поповянц?» – «Хорошо, – ответил Стуруа, – тогда за тебя ответит другой».

Стуруа потребовал, чтобы я разыграл эту сцену. Поэтому, когда среди выходящих на волю назвали фамилию Поповянца, я вышел и встал вместе с освобождающимися. Когда же назвали «мою» фамилию – «Степанянц», Поповянц не шелохнулся, за него откликнулся другой товарищ, а он остался среди тех пяти человек, которым разрешили переночевать в тюрьме.

Перед тем как открыть перед нами тюремные ворота, нас вновь сосчитали уже просто «по штукам» – все было в порядке. Открыли ворота, и мы вышли на волю. Я облегченно вздохнул: наконец-то!

Все быстро разошлись в разные стороны, чтобы вновь не попасть в лапы полиции. Мы со Стуруа пошли вдвоем, выбирая глухие переулки, и добрались до конспиративной квартиры Каспаровых.

Как потом мы узнали, наши пятеро товарищей, оставшихся ночевать в тюрьме, вернулись в камеру, подождали около часа, как мы и договорились раньше между собой, и, поняв, что мы уже находимся в безопасности, вызвали надзирателя и заявили, что среди них нет Микояна.

Разобраться во всей этой путанице не было никакой возможности. Тогда взбешенный надзиратель ушел, заявив, что никто из пятерых освобожден не будет. В конце концов их освободили, а помощник начальника тюрьмы был арестован.

В архивах сохранился протокол, составленный 15 мая 1919 г. начальником Бакинской центральной тюрьмы № 1. В протоколе описываются события, связанные с моим побегом из тюрьмы.

Шел 1919 г. Положение молодой Советской республики было тяжелым. Именно в эти дни, 29 июля, Ленин с большой тревогой говорил: «Мурманск на севере, чехословацкий фронт на востоке, Туркестан, Баку и Астрахань на юго-востоке – мы видим, что почти все звенья кольца, скованного англо-французским империализмом, соединены между собой».

С каждым днем мы все острее чувствовали необходимость установления живой, непосредственной связи с Москвой, с Центральным комитетом партии, с Лениным. Но нас с Москвой разделял фронт контрреволюции.

Письмо в ЦК партии и Председателю Совнаркома Ленину с информацией о положении в Закавказье и о наших задачах, которое я написал, было отпечатано на полотне. В нем говорилось, что из-за годичной оторванности Закавказья от Центра мы лишены директив и помощи в нашей борьбе. «А Вы или вовсе не знакомы с настоящим положением вещей в Закавказье, – писал я, – или же неправильной информацией безответственных лиц введены в заблуждение и поэтому не гарантированы от серьезных ошибок во внешней политике по отношению нашего края. Пользуясь маленькой возможностью, информирую Вас…» Письмо-доклад Ленину было довольно пространным.

Было решено направить вместе с приехавшим из Астрахани юношей Тиграном Аксендаряном технического секретаря бюро крайкома партии 20-летнюю коммунистку Шуру Берцинскую. Она пользовалась у всех нас полным доверием. Была она небольшого роста, хрупкая, миловидная, по виду моложе даже своих двадцати лет: просто девчонка, гимназистка.