Анастас Микоян - Так было. Размышления о минувшем

Крепко обнимаю и целую тебя, дорогая Ашхеночка.

Твой А. Микоян »

P.S. Да, когда выехала в Зубалово, напиши. Как дети, пиши обязательно.

«Дорогая, милая Ашхенушка-джан!

Получил твое письмо. Но ведь ты у меня в долгу. Получила от меня два письма, а написала одно. Пиши, милая, а то рассержусь на тебя. Это хорошо, что дети здоровы. Угланов [12]приехал и говорит, что все там кричат и орут. Хорошо, что Углановы тоже приехали. Не будет так сильно скучать. Ек. Серг. уже переехала к нам или нет?

Что пишут о здоровье Мани? Она уже поправилась? Как твоя мать там устроилась? Не болеет? Как Гайк и Анушаван? Нет писем из дому? Ты отослала деньги? Что пишут?

Вот видишь, какая куча вопросов, на которые ты мне должна ответить.

Я поправляюсь очень хорошо: прибавил уже 6 фунтов. Мускулы окрепли. Я стал черный, как араб.

Два или три дня как приехала Полина Семеновна. Я ее ругал, что не успела там она повидаться с тобой или переговорить по телефону перед отъездом.

Завтра выезжает отсюда Рыков. Врачи потребовали его отъезда в Москву. Он уже полтора месяца лежит в кровати. Дрянная затяжная болезнь – ревматизм. Температура все время немного повышается. Мы с Молотовым ездим верхом, играем в теннис, в кегельбан, катаемся на лодке, стреляем, словом, отдыхаем прекрасно. Комната очень хорошая. Остаемся здесь после отъезда Рыкова – Молотов (с женой), Петровский (старик), Угланов, Товстуха, Ефимов и я.

Я думаю отсюда выехать к 25–26 июня. На пленуме ЦК (3 июля) стоит мой доклад. Надо мне готовиться к нему. Набираю сил для трудной работы. А из писем, поступающих из Москвы, видно, что положение с хлебом очень тяжелое и мне придется в июле и августе здорово постараться.

Крепко, крепко целую тебя!

8/VI Мухалатка 28 г.

Во время моей работы в наркомате (кажется, в конце 1929 г.) между мной и Чичериным с одной стороны и Сталиным с другой возник крупный спор по вопросу внешней торговли. Мы нуждались тогда в иностранных кредитах для покупки за границей оборудования. Сталин думал, что немцам выгодно закрепить советский рынок за собой, предоставив большой кредит. Я был против того, чтобы ставить вопрос о кредите перед немцами. Выяснил мнение Чичерина по этому вопросу. Он высказался против в еще более категоричной форме. Предварительный обмен мнениями со Сталиным не поколебал его позиции. Он поставил вопрос официально на заседании политбюро, предлагая мне выехать в Германию для переговоров. Я выступил на политбюро против этого предложения, доказывая его нереальность и даже вредность в том смысле, что поездка советского наркома в Германию за кредитами и возвращение с пустыми руками нас скомпрометирует.

Политбюро приняло предложение Сталина.

Сталин в конце концов согласился с тем, что это решение невыполнимо. Правда, оно не было формально отменено.

Вообще, Сталин много вмешивался тогда в работу моего наркомата. Критика иногда была верной. Но по большей части дело заключалось в том, что торговля была тем звеном, где наиболее наглядно проявлялись недостатки работы промышленности и начавшийся в связи с коллективизацией кризис сельскохозяйственного производства.

Под влиянием его частых критических замечаний я стал думать об отставке. 26 июня 1930 г. написал на имя Сталина заявление, в котором просил освободить меня от работы наркомом и назначить на местную партийную или хозяйственную должность, на какую-нибудь стройку, предварительно предоставив отпуск.

Но политбюро не приняло моей отставки.

В начале осени 1930 г. Сталин предложил мне взять заместителем по внешней торговле Розенгольца, который в это время работал в РКИ у Орджоникидзе. Розенгольц был грамотным, дисциплинированным, строгим человеком, не допускал никаких поблажек и отступлений от норм и уставов, если даже это требовалось сделать для пользы дела. Словом, бюрократом он был отменным. Из всех бюрократов, которых я видел в своей жизни, он, пожалуй, был наиболее совершенным. В работе он был усидчивым, настойчивым. Хотя он и не нравился мне лично как человек, я согласился. Оказалось потом, что Сталин это сделал с личным прицелом. Видимо, об этом он поставил в известность Орджоникидзе, потому что, когда решался этот вопрос, тот не возражал, хотя для него это была ощутимая потеря.

А через два с половиной месяца Сталин в беседе со мной в присутствии Орджоникидзе завел разговор о том, что хорошо бы выделить внешнюю торговлю из общего Наркомторга в отдельный Наркомат внешней торговли. Он это обосновал достаточно убедительно. Я не возражал, но в душе было чувство неудовлетворенности: правильно ли это делается? Я подумал, что еще и другая причина была у Сталина, хотя он об этом не говорил. В другой раз как-то мне сказал.