Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

Объяснение, напечатанное в газетах, имело в виду опровергнуть басню г-на Гучкова о том, что при военном министре создан особый орган по сыску в войсках и во главе поставлен Мясоедов, заведомый шпион. Все это оказалось сплошным вымыслом. Мясоедов не имел даже никакого доступа к делам управлений и поручения получал от меня лично, никакого отношения ни к сыску, ни к контрразведке не имеющие; что же касается того, что я передал ему обзор революционного движения в армии, доставленный мне из Министерства внутренних дел, то ведь командирование штаб-офицера Отдельного корпуса жандармов, по моему соглашению с министром внутренних дел, и было сделано с целью ограждения войск от излишнего усердия по сыску со стороны Департамента полиции. Для выяснения этого дела подобный документ как необходимый материал мне прислан был не для того, чтобы я его держал под спудом, а для разработки соображения, как быть с этим, что можно сделать?

Только желанием найти во что бы то ни стало во всем отрицательную сторону можно объяснить себе такие дикие выводы, что человеку, взятому для известного дела, правильно было бы не давать возможности дело это делать и не давать в руки никаких материалов.

Но что не может меня не возмущать до глубины души, – это уже безусловно преступное помещение заведомо ложного заявления в пункте восьмом, будто Мясоедов докладывал мне «наиболее важную, поступающую по контрразведывательному отделению Главного управления Генерального штаба секретную, цензурную переписку».

Целым рядом показаний это опровергается как самим начальником Генерального штаба, так и всеми стоящими у этого дела лицами. Ведь для того, чтобы мне докладывать, надо же было Мясоедову откуда-нибудь эти данные получать. Откуда же он их получал?

Что это несомненно ложь, добросовестный следователь мог бы убедиться по распоряжению моему начальнику Генерального штаба: «Одному из наиболее опытных и заслуживающих особого доверия чинов вверенного вам управления произвести расследование».

Сочинившему подобную нелепую басню не пришло в голову как это соображение, так и то, зачем заводить такую путаницу, если полковник Ерандаков то, что спешно, докладывал мне лично, не ожидая очередного доклада Генерального штаба.

Такие серьезные данные для обвинения лишь из одного усердия можно сочинять, подтасовывать, чтобы создать видимость преступления там, где действительно его на самом деле нет.

Очевидно, такая не совсем чистая работа и здесь создалась из двух-трех показаний самого Мясоедова. Когда расследование производилось Палибиным, по распоряжению главного военного прокурора, Мясоедов давал правдивое показание и не мог иначе, потому что был бы уличен, если бы показал неверно. На этот раз и видно, что ни в деле сыска, ни контрразведки он никакого участия не принимал.

Затем в письме ко мне, когда был уволен, со свойственной ему наглостью, с целью добиться возвращения на службу, он прибег к шантажу, врал, будто я давал ему известные важные поручения; между прочим, запечатанный конверт с французским договором превратился у него в едва заклеенный. Только ради шантажа и можно перечислять то, что я ему будто бы поручал, точно не знаю, что я сам давал. Наконец, во второй раз, на суде, в Варшаве, спасаясь от явно угрожавшей ему казни, он прибег к тому же, надеясь этим поднять свои акции перед судьями: какой же он преступник, если пользовался у министра таким доверием.

И несмотря на то, что сам генерал Поливанов, который не пощадил бы Мясоедова, на запрос сенатора Посникова, 20 сентября 1915 года за № 2548, удостоверил, что «данных, которые указывали бы на то, что казненный Мясоедов имел отношение к делам политического розыска в армии, в делах центральных управлений военного ведомства не имеется», а сенаторы Кузьмин и Носович примкнули к двум ложным заявлениям Мясоедова.

Очевидно, что, гоняясь за сочинением обвинений в подлогах, приходится их делать самому.

Так оно, несомненно, имело место в данном случае.

Для большей помпы процесса, который должен был опорочить царский режим и превознести этим новое правительство, избрали концертный зал Офицерского собрания армии и флота.

Больше месяца тянулось судоговорение, оборудованное исключительно для меня особым законом. Тревожное время, в период разбора дела, не могло не влиять на присяжных, в большинстве чиновников, которые были до того напуганы, что просили отпустить их домой.