Валерий Легасов - Авария на ЧАЭС и атомная энергетика СССР

1. наблюдение за состоянием 4‑го блока, ибо основные засыпки уже кончились, а вводились различные зонды, с помощью которых можно было мерить температуру, радиационные поля, контролировать движение радионуклидов в 4‑м блоке;

2. расчистка территории промышленной площадки самой Чернобыльской АЭС;

3. работы по сооружению туннелей под фундаментом 4‑го блока и ограждение 30‑километровой зоны, продолжение дозиметрических работ и начало дезактивационных работ.

В это же время армия и областные организации выделили строителей для сооружения поселков, в которых могли бы жить эвакуированные люди.

Огромная была работа, требовавшая и движения масс людей, и создания необходимой пропускной системы, и немедленного, на месте, составления плана организации работ.

В эти же дни, где‑то 9‑го мая, нам казалось, что гореть 4‑й блок перестал. Он внешне был спокойный, и мы хотели вечером поздно как‑то торжественно отпраздновать день Победы. Но, к сожалению, именно в этот день было обнаружено небольшое, но ярко светящееся малиновое пятно внутри 4‑го блока, следовательно, там еще высокая температура. Было трудно определить источник этой температуры. Могли, например, гореть парашюты, на которых сбрасывался свинец и другие материалы. На мой взгляд, на это было очень не похоже. Скорее всего, это была раскалённая масса песка, глины и всего того, что было набросано. Как потом, уже много позже я понял, так и было.

Мы были, конечно, огорчены. Праздник 9‑го мая был испорчен, и было принято решение дополнительно ввести 80 тонн свинца в жерло реактора, что и было сделано. После этого свечение прекратилось, и праздник Победы мы в уже более спокойной и нормальной обстановке отпраздновали 10‑го мая.

Не могу не отметить, какую большую роль играл там маршал Аганов со своими инженерными войсками. Потому что сплошь и рядом возникали сложные задачи. Для того чтобы пройти к той или иной отметке, протащить тот или иной шланг, нужно было пробить отверстия. При этом каждый раз, когда определяли, что нужно пробивать это отверстие с помощью военно‑инженерных средств — то есть стрелять, например, из пушек соответствующего калибра, — то каждый раз возникала опасность, не рухнет ли оставшаяся конструкция. Нужно было сделать соответствующие оценки, прикидки. Всю эту работу маршал Аганов и его подчинённые вели предельно организованно, собранно и очень точно.

Уже тогда, в эти трудные и тяжёлые дни мы все-таки имели какое-то — парадоксально, казалось бы, — приподнятое настроение. Оно было связано, конечно, не с тем, что мы присутствовали при ликвидации такого трагического события. Трагизм, конечно, был основным фоном, на котором все происходило. Некоторую приподнятость создавало то, как работали люди, как быстро откликались на наши просьбы, как быстро просчитывались различные инженерные варианты…

А мы уже на месте начали просчитывать первые варианты сооружения купола над разрушенным блоком. Впоследствии эта работа была поручена заместителю Председателя Совета Министров товарищу Баталину, который взял руководство проектными работами в свои руки. А ещё позже само сооружение было поручено Министерству среднего машиностроения.

Где‑то 9‑10‑го мая, после разговора по телефону с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым, в котором он просил меня лично предоставить ему хронологию событий, описание происходящего, поскольку он готовился к выступлению по Центральному телевидению перед Советским Союзом, я приступил к написанию соответствующей записки, где изложил, все, что к тому времени мне было известно: как развивались события; каким образом произошло разрушение 4‑го блока; какие работы уже сделаны; какой большой объем работ предстоит сделать.

Эту записку я показал Евгению Павловичу Велихову, который не внёс в неё никаких дополнений, и Ивану Степановичу Силаеву, который внёс целый ряд организационных замечаний, — после чего втроём мы эту записку подписали и отправили Михаилу Сергеевичу Горбачёву. Она и была частично использована в его выступлении [текст стерт].

Кстати, о разговорах с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Трижды мне приходилось разговаривать с ним по телефону, находясь в Чернобыле. Все это носило довольно странный характер. Он звонил, конечно, второму председателю Правительственной комиссии, товарищу Силаеву Ивану Степановичу, может, он звонил Щербине и разговаривал с ним тоже, но это было без моего присутствия. А вот когда мы были у Силаева, раздавались звонки от Горбачёва. Иван Степанович давал ему свою информацию, а затем, когда дело доходило до каких-то более детальных специфических профессиональных вопросов, он спрашивал: «Кому дать трубку: Велихову или Легасову?»