Джузеппе Боффа: История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Коммунистические партии Европы и Америки, принужденные к изменению политики, изолированные от своих вчерашних союзников, почти всюду преследуемые, переживали один из самых мрачных и мучительных моментов в своей истории. Но и в СССР положение было не из легких, хотя стране и удалось остаться в стороне от войны. Многие свидетельствовали о распространении чувства угнетенности. Не то чтобы можно было говорить о каких бы то ни было пронацистских настроениях, которые, напротив, имелись в странах /10/ Западной Европы и в Америке. Но все же слово «фашизм» было исключено из политического словаря, причем инструкция на этот счет с бюрократическим педантизмом проводилась в жизнь неукоснительно действующим аппаратом цензуры. Эренбург очень хорошо воссоздал атмосферу тех месяцев, он вспоминал, как невозможно оказалось издать роман об антифашистской борьбе в довоенной Франции[16]. На людей, продолжавших считать главным врагом гитлеризм, смотрели с подозрением; некоторые из них были арестованы. Именно по этим причинам даже многие из тех, кто и сегодня уверен, что заключения пакта с Германией нельзя было избежать, справедливо ставят Сталину в вину создание «политической и психологической атмосферы» вокруг пакта[17]. Чувство подавленности ощущалось особенно среди интеллигенции. Некоторые писатели сознавались в этом лишь в сокровенных записях, которые станут известны только многие годы спустя. Главный редактор одного из литературных журналов драматург Вишневский отметил в своем дневнике: «Ненависть к прусской казарме, к фашизму... у нас в крови... Надо пока молчать...» Константин Симонов позже комментировал: в нравственном отношении совершилось нечто очень отрицательное[18]. Спасение от растерянности искали в вере в непогрешимую мудрость вождя, а стало быть, в отказе от осмысления событий. Никогда еще дипломатия в глазах народа не была столь секретной, окутанной великой тайной, которая, как сказал однажды Ленин, создает атмосферу, облегчающую подготовку к войнам[19].

Самый сильный удар по советской политике нейтралитета был нанесен быстрой и неожиданной капитуляцией Франции после первого же крупного наступления немцев весной 1940 г. С разгромом французской армии нарушился баланс военно-политических сил в Европе. СССР остался на континенте один на один с Германией. На Западе Гитлеру противостояла только Великобритания, изолированная на своем острове. Черчилль тем временем сменил Чемберлена на посту главы правительства. В Москве следили за воздушной битвой между англичанами и немцами летом 1940 г. с большим интересом, испытывая уважение к Великобритании[20]. Сегодня мы знаем, что именно в эти недели намерения Гитлера обратить оружие против СССР нашли выражение в первых тайных распоряжениях[21]. Даже не зная об этом, Советское правительство поспешило укрепить свои позиции. Оно аннексировало Эстонию, Латвию и Литву, принудило Румынию передать ему Бессарабию и Северную Буковину и, наконец, приняло у себя в стране первые меры по милитаризации труда[22].

Не бездействовала и советская дипломатия. Когда Гитлер вторгся в Данию и Норвегию, СССР потребовал уважения нейтралитета Швеции. Он пытался найти поддержку у Турции, которая лавировала между враждующими державами и еще в 1939 г. предпочла заручиться /11/ гарантиями лондонского и парижского правительств. Благодаря заключению советско-германского пакта Москва получила один из главных выигрышей — возможность распространить свое влияние на Восточную Европу, рассматриваемую в качестве советской «зоны безопасности». Но как только Гитлер разделался с Францией, он почувствовал себя более свободным в попытках подчинить этот регион своему контролю. То было первое грубое проявление того пренебрежения, с каким он, опираясь на одержанные победы, считал себя вправе относиться к интересам русского партнера. В августе — сентябре 1940 г. берлинское правительство по соглашению с фашистской Италией, которая тем временем вступила в войну на его стороне, перекроило карту Балкан. Румынская Добруджа была отдана Болгарии, большая часть Трансильвании — Венгрии, Румынии — вернее тому, что осталось от нее, — Гитлер сперва предложил свои «гарантии», а вскоре оккупировал ее. Немецкие части начали размещаться в Финляндии. Между Германией, Италией и Японией был заключен тройственный пакт. Кольцо вокруг СССР сжималось.

Обстановка на Балканах и в Финляндии была предметом острой дискуссии во время очередного визита Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. Его переговоры с Гитлером и Риббентропом многократно описаны. Оба немецких собеседника пытались обвести советского гостя вокруг пальца, изображая Великобританию как страну уже побежденную и приглашая СССР принять участие в дележе остатков ее империи. СССР должен был направить свои притязания в сторону Персидского залива и Индии. Молотов ответил ледяным безразличием. Ко всем этим предложениям он не проявил ни малейшего интереса. Речь шла лишь о Восточной Европе. Молотов выразил недовольство по поводу действий Германии. Обычно не отличавшийся остроумием, он даже позволил себе поиронизировать на счет Риббентропа, когда оба они вынуждены были спуститься в бомбоубежище в связи с объявленной воздушной тревогой. По этому поводу он произнес одну из немногих получивших известность острот: «Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище?»[23]. Визит завершился полной неудачей.