Александра Толстая - Жизнь с отцом

— Ничего, храпите вы, мешаете отцу спать!

— Да что ты, Саша!

Колечка был ужасно огорчен и, разумеется, остальную часть ночи не спал.

В другой раз был такой случай. Пришла я утром в спальню отца. Он только что проснулся и с помощью Б. совершал туалет. Отец просил набить частый гребешок ватой и вычесать ему волосы. Но дело не ладилось. Б. силой старался протащить вату в мелкие зубья, а она никак не лезла и отрывалась.

— Ах, Боже мой, — говорил отец с легким раздражением, — ну как это не набить гребня ватой! Да неужели вы никогда не вычесываете своих волос?

— Нет, никогда, Лев Николаевич, — смущенно и виновато отвечал плешивый Б., - никогда.

Увидав меня, он обрадовался.

— Александра Львовна! Ради Бога помогите. Вы умеете набивать частый гребень ватой?

— Ну, конечно, — сказала я, — пустите-ка, я сама причешу и вымою отца.

У отца были тонкие, мягкие волосы, на затылке они пушились, как у ребенка. Надо было их вычесать, а потом щеткой расчесать бороду. Это было очень страшно, малейшее неловкое движение причиняло боль, а борода была путаная, курчавая, большая. Потом надо было вымыть руки с мылом, лицо и шею губкой или ваткой, прибавив в воду немножко одеколона, чтобы лучше освежало.

Ползучее воспаление в легких — одна из самых изнурительных болезней. Рассасывается фокус — температура понижается. Вдруг снова через несколько часов появляется жар, оказывается, в другом месте появился новый фокус, и так тянется неделями, месяцами. Отец кашлял, задыхался, иногда не мог лежать, ему подкладывали бесконечное количество подушек под голову, чтобы облегчить дыхание. Иногда он сильно страдал, охал, стонал, задыхался, минутами лежал точно в забытье. У отца болело все тело — боялись пролежней. Он так похудел, что страшно было на него смотреть. По ночам у него ныли ноги.

— Потри, пожалуйста! — просил он.

Растираешь и чувствуешь под руками острые кости и дряблые, дряблые, точно пустые мышцы. От постоянных вспрыскиваний болели руки, на спине сходила кожа от компрессов и мушек.

Мы не давали врачам прохода:

— Ну что, рассасывается фокус? Какого он размера, с пятачок, больше? Они рисовали, объясняли, обнадеживали.

В промежутках между дежурствами Щуровский звал меня с собой верхом. Стройный, прямой, в венгерке, с расчесанной на две стороны бородой, Щуровский был похож на кавалерийского полковника больше, чем на доктора. Он прекрасно ездил верхом.

Помню, как-то лошадь у меня захромала и я предложила вернуться домой.

— Что, домой? — Клин клином вышибается! — И он пустил лошадь полным ходом чуть ли не до самой Ялты. Я смотрела на него с восхищением. Мне казалось, что только он может спасти отца от смерти. А он мчался веселый, беспечный, непохожий на того Щуровского, который с серьезным, озабоченным лицом входил к отцу и искусственно-бодрым голосом, точно желая подавить робость перед своим пациентом, громко спрашивал:

— Ну, как мы себя чувствуем сегодня, Лев Николаевич?

Помню самую страшную ночь. В мрачной столовой Гаспринского дома сидели: Щуровский, Альтшуллер, Волков и я. Мам? и Маша были у отца. Щуровский и Альтшуллер то и дело вставали, заходили в спальную к отцу и возвращались обратно. Лицо Щуровского, обычно бодрое, теперь было озабоченно и мрачно. Изредка врачи перебрасывались между собой несколькими фразами, которых я не понимала.

— Владимир Андреевич, — обратилась я к Щуровскому, — умоляю вас, скажите, есть надежда?

— Нет, никакой. — Но увидав мое лицо, добавил: — Из ста случаев один, что он выживет. — И как будто желая избегнуть дальнейших разговоров, встал и вышел.

Волков ласково тронул меня за рукав.

— Александра Львовна, я не имею основания, как врач, говорить вам это, я скажу, как обыкновенный человек. Я всей душой чувствую, что Лев Николаевич выздоровеет, вот увидите!

Никто не спал в эту ночь. Врачи не отходили от отца. Бывали минуты, что пульс едва прощупывался. Душевно отец был все так же спокоен, но физически сильно страдал.

В эту ночь невестка Ольга родила мертвого младенца.

К утру отец заснул. Кризис миновал. Земский врач оказался прав. И с этого дня, хотя и медленно, здоровье отца стало поправляться. Изо дня в день ему становилось лучше, постепенно воспаление рассасывалось, в теплые дни он стал выходить на балкон. К сожалению, зима была холодная, не переставая дул норд-ост, который особенно чувствовался в Гаспре, стоящей высоко и со всех сторон открытой для ветров.

Когда прошло беспокойство за жизнь отца, мы с ужасом заметили, что от едких лекарств испортились подоконники и пострадала великолепная панинская мебель. Мы очень боялись испортить обстановку дворца, но когда отцу бывало плохо, нам было не до этого.