Александра Толстая - Жизнь с отцом

— Толстой, Лев Николаевич! Будьте здоровы! Счастливый путь. Студенты теснили друг друга, висли на столбах, бежали по платформе за поездом, но толпа постепенно редела, пока, наконец, и самые упорные принуждены были отстать…

Поезд мчался дальше. Все были взволнованы. Отец сморкался. Признаюсь, щипало и у меня в носу. Но как и предполагали, отцу не прошли даром пережитые волнения. Температура поднялась, снова появились перебои сердца. И только на утро, когда мы подъехали к Севастополю, ему стало лучше.

Здесь, на вокзале, отца снова ждала овация, но гораздо более скромная, чем в Харькове. Мне показалось, что небольшая кучка людей, которая приветствовала отца, по большей части состояла из немолодых дам. Потом мы узнали, что севастопольцы уже несколько дней подряд собирались на вокзале и ждали, когда приедет Толстой, но многие не дождались.

Мы остановились в большой, хорошей гостинице Киста на Набережной. Настроение было праздничное, как обычно бывает, когда после дождей, осенней слякоти средней полосы России попадаешь в волшебный край, где тебя внезапно окутывает теплый морской воздух, поражает глубокая синева неба, яркость красок и теней. Все надеялись, что отец оживет на юге.

Мы с Б. сейчас же побежали в город за провизией, притащили груду душистого, спелого, желто-дымчатого, точно вспотевшего винограда, связку толстых татарских бубликов, пахнущих кислым тестом, и еще всяких вкусных вещей. Мам? хлопотала с обедом и с вещами.

Отцу тоже не сиделось дома, и он отправился с Б. гулять, заходил в Севастопольский музей, осматривал город и все расспрашивал, где находился 4-й бастион, на котором он когда-то воевал. Б. рассказывал нам, что отца везде узнавали и кланялись ему, даже городовой отдал ему честь.

К вечеру отец устал, не столько от прогулки, сколько от охвативших его воспоминаний.

На другое утро в двух экипажах на перекладных поехали в Гаспру. В одной коляске, запряженной четверней, ехали отец, мать, Б. и я. В другой Оболенские и Гольденвейзер. Пока ехали городом, отец напряженно смотрел кругом.

— Ах, как все изменилось, как изменилось! — повторял он с грустью.

Он никак не мог ориентироваться, его это мучило, он напрягал память, стараясь понять, где был 4-й бастион. Расспрашивал об этом кучера. Увидавши несколько человек матросов с открытыми загорелыми лицами в белых, с синими воротниками, рубашках, стройно шагающих по улице, он сказал:

— Экие молодцы! — А потом тихо добавил: — И подумать только, что их к бойне готовят!

Он стал говорить об ужасах войны и удивлялся, как он мог когда-то не только участвовать в войне, но и увлекаться ею.

Проехали первый перегон. Пока на станции перепрягали лошадей, мы с Б. и Гольденвейзером полезли на гору. Снизу гора казалась небольшой, но когда мы стали подниматься, мы поняли, что это не так легко.

— Тише, тише, — останавливал нас Б. — С непривычки нельзя так быстро ходить в горы. Может сделаться плохо.

Но Гольденвейзер только посмеялся над этим предупреждением.

Он быстро нас обогнал и взбежал на гору. Когда мы взошли на вершину, он был страшно бледен, его тошнило.

Сбежав, мы рассказали отцу про этот случай. Отец покачал головой:

— Типичная еврейская черта, — сказал он, — желание во всем быть первыми.

В Байдарах лошадей оставили на станции и пешком прошли к знаменитым Байдарским воротам. У меня дух захватило, когда с высоты нам открылся залитый солнцем зеленый, цветущий южный берег. Слева возвышались могучие грозные скалы, вдали горело и серебром переливалось безбрежное море. Не только на меня, видевшую все это впервые, зрелище произвело сильное впечатление, все были взволнованы. Отец сидел на камушке и молча смотрел.

Но надо было торопиться, варить отцу обед, ехать дальше, чтобы опасный в Крыму заход солнца, дающий резкое понижение температуры, не застал нас в пути. Рядом с гостиницей мы нашли помещение с плитой, которую быстро разожгли и сварили отцу обед. Простояв около часа, пообедав, отправились дальше в тот сказочный мир, который мы только что обозревали сверху. Дорожка шла вниз крутыми зигзагами. Коляски делали бесконечные петли, а мы с Б. по тропинкам шли наперерез и радовались, когда обгоняли их. Всю дорогу я смотрела, пока наконец не разболелись у меня глаза, голова, шея. Все было необыкновенно: татарские деревни с бесконечными лавочками, где пахло кизяком и бараньим салом, татарчата в круглых барашковых шапочках, татарки с чадрами на голове и крашеными ногтями, нависшие над дорогой громадные скалы, а главное, море, море…