Мичио Каку - Уравнение Бога. В поисках теории всего

Гитлер, однако, хотел использовать научное превосходство Германии в целях создания мощного, невиданного прежде оружия, оружия террора, такого как ракеты Фау-1 и Фау-2 и атомная бомба. В конце концов, если Солнце питается ядерной энергией, то можно, наверное, создать и супероружие на том же источнике энергии.

Ключевую идею о том, как практически использовать уравнение Эйнштейна, высказал физик Лео Силард. Еще до него немецкие физики показали, что ядро урана при бомбардировке нейтронами может распадаться на части с высвобождением дополнительных нейтронов. Энергия, высвобождаемая при расщеплении одного ядра, чрезвычайно мала, но Силард понял, что ядерную мощь урана можно многократно усилить в результате цепной реакции: при расщеплении одного ядра урана высвобождается два нейтрона. Эти нейтроны затем могут расщепить еще два ядра урана, которые испустят четыре нейтрона. Затем вы получите восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре и т. д. нейтронов, то есть число расщепленных ядер урана будет расти экспоненциально, а энергии выделится столько, что можно будет сровнять с землей крупный город.

Внезапно отвлеченные дискуссии, разделившие физическое сообщество на Сольвеевском конгрессе, стали вопросом жизни и смерти, где на карту была поставлена судьба народов, стран и в конечном итоге – всей человеческой цивилизации.

Эйнштейн пришел в ужас, когда узнал, что в Богемии нацисты закрывают доступ в шахты по добыче урановой смолки и засекречивают их работу. Эйнштейн, хотя и был пацифистом, счел себя обязанным написать судьбоносное письмо президенту США Франклину Рузвельту, в котором призывал США создать атомную бомбу. Получив письмо, Рузвельт дал добро на крупнейший научный проект в истории – Манхэттенский проект.

В Германии же нацисты назначили главой атомного проекта Вернера Гейзенберга, которого многие считали лучшим квантовым физиком планеты. По мнению некоторых историков, страх, что Гейзенберг сумеет опередить союзников в создании атомной бомбы, был так велик, что Управление стратегических служб – предшественник ЦРУ – разработало план его убийства. В 1944 г. это задание было поручено Мо Бергу, бывшему профессиональному бейсболисту-кетчеру команды «Бруклин Доджерс». Берг пришел на лекцию, которую Гейзенберг читал в Цюрихе, с приказом убить физика, если ему, Бергу, покажется, что германский проект создания атомной бомбы близок к завершению. (Эта история подробно рассказана в книге Николаса Давидоффа «Этот кетчер был шпионом».)

К счастью, нацистский атомный проект значительно отставал от союзнического. Он плохо финансировался и постоянно сдвигался по срокам; кроме того, его базу бомбили союзники. А главное, Гейзенберг еще не решил тогда принципиальную для создания атомной бомбы задачу – не определил количество обогащенного урана или плутония, необходимое для запуска цепной реакции, то, что называют критической массой. (На самом деле требовалось примерно 10 кг урана-235, иначе говоря, такое количество урана, которое может поместиться в пригоршне.) После войны мир начал понимать, что мудреные, непонятные уравнения квантовой теории являются ключом не только к атомной физике, но и, возможно, к судьбе рода человеческого.

Физики, однако, постепенно возвращались к вопросу, который перед войной ставил их в тупик: как создать полную квантовую теорию вещества.

После войны Эйнштейн – величественный гений, раскрывший перед человечеством космическую взаимосвязь вещества и энергии и разгадавший тайну звезд, – оказался в одиночестве и изоляции.

Почти все последние успехи в физике были связаны с квантовой теорией, а не с единой теорией поля. Мало того, Эйнштейн жаловался, что другие физики смотрят на него как на реликт прежней эпохи. Его цель – создать единую теорию поля – большинство физиков считало слишком сложной, особенно с учетом того, что ядерное взаимодействие оставалось пока полной загадкой.

Эйнштейн отмечал: «Большинство смотрит на меня как на какую-то окаменелость, ослепшую и оглохшую от старости. Мне эта роль представляется не слишком неприятной, поскольку довольно хорошо соответствует моему темпераменту».

В прошлом работа Эйнштейна всегда опиралась на некий фундаментальный принцип. В специальной теории относительности уравнения должны были оставаться неизменными при замене X, Y, Z и T друг на друга. В общей теории относительности это был принцип эквивалентности – то, что гравитация и ускорение могут быть эквивалентны друг другу. Но в поиске теории всего Эйнштейну не удалось отыскать для себя руководящий принцип. Даже сегодня, просматривая записные книжки и расчеты Эйнштейна, я нахожу в них множество идей, но не вижу единого принципа. Эйнштейн и сам понимал, что это обрекает его поиски на неудачу. Однажды он грустно заметил: «Мне кажется, что для реального прогресса необходимо опять выпытать у природы какой-нибудь общий принцип».