Стивен Вайнберг - Всё ещё неизвестная Вселенная. Мысли о физике, искусстве и кризисе науке

Драматурги, как архитекторы и скульпторы, тоже ограничены физическими рамками, в их случае — временны́ми и пространственными. Театральная сцена задает ограниченное пространство, а пьеса может длиться ограниченное время. И снова мы получаем удовольствие от того, как драматург преодолевает эти ограничения с помощью своего ремесла. Шекспир этим даже хвастается. В «Зимней сказке» в начале четвертого действия хор объясняет, что после завершения третьего действия прошло 16 лет:

А в пьесе «Генрих V» в прологе, открывающем пьесу, злорадно потешается над задачей представления на сцене сражений Столетней войны:

Некоторые драматурги сегодня развлекают публику демонстрацией того, как они могут преодолеть временны́е и пространственные ограничения театра. Том Стоппард в пьесе «Аркадия» вводит персонажей, которые живут в разные века, но появляются на сцене одновременно, как и черепашка, пережившая столетие, но не демонстрирующая никаких признаков возраста. В «Нормандских завоеваниях» Алан Эйкборн решает старую проблему, связанную с тем, что зрители не могут увидеть, что происходит, когда персонаж идет из столовой в гостиную или выходит из гостиной в сад. Эйкборн поставил три связанные друг с другом пьесы, действие которых происходит в столовой, в гостиной и в саду. Пьеса Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» почти полностью посвящена тому, что происходит за кулисами «Гамлета».

В кино все эти приемы не нужны. И все же театр пережил появление кинематографа, отчасти потому, что драматургов вдохновляют театральные ограничения, а еще потому, что мы любим драматургические трюки. В своей кинематографической версии пьесы «Генрих V» Лоуренс Оливье не смог полностью отказаться от этого преимущества театра — фильм начинается с выступления на сцене театра «Глобус», и только позже сцена расширяется и действие переходит в долину Солсбери, изображающую «бескрайние Франции поля».

На мой взгляд, театр намного лучше справляется с вызовом, брошенным кинематографом, чем архитектура — с наличием конструкционной стали. Может быть, это обусловлено тем, что эти виды искусства получают поддержку по-разному. Большие здания строятся для корпораций или музеев, которым необходим узнаваемый образ. Пирамидальная форма небоскреба может быть лишена всякого смысла с конструктивной или экономической точек зрения, но по крайней мере каждый, кто увидит это здание, моментально поймет, что это башня «Трансамерика». С другой стороны, театр все еще получает поддержку от тех людей, которые хотят смотреть спектакли.

Я не хочу преувеличивать имеющиеся сходства между теоретической физикой и искусством. Я упоминал значение ощущения неизбежности в искусстве и в физике. Как говорил Кольридж, «ничто не может нравиться постоянно без определения причины, почему оно нравится именно так, а не иначе». Однако в искусстве ощущение неизбежности ограничено. Слушая сонату, вы можете почувствовать, что в ней нельзя изменить ни одной ноты (так что даже люди, вроде меня, не знающие нотной грамоты, зачастую могут понять, когда сыграна не та нота), а читая сонет, вы поймете, что из него нельзя выкинуть ни единого слова, однако чувство неизбежности ощущается намного слабее в более крупных произведениях (и я бы сказал, более значительных), например в опере Моцарта или пьесе Шекспира. Слишком сильное чувство неизбежности может даже наводить скуку. Как говорил Фрэнсис Бэкон, должна быть «некоторая странность в пропорциях». Наилучшие произведения искусства могут отражать сложность и непредсказуемость дел человеческих.