Даниил Данин - Неизбежность странного мира

Однако оставим первичные лучи, оставим атомные ядра. Истинным заповедником элементарных частиц, где многие из них были впервые открыты, оказались вторичные космические лучи — те, что образуются в земной атмосфере, когда кончаются странствия первичных, прокладывающих себе путь сквозь толпу крупинок атмосферного вещества.

По справедливости эти вторичные лучи уже нельзя называть космическими. Они вполне земного происхождения. Не будь атмосферы — не было бы и этих лучей: первичным частицам из космоса не с кем было бы сталкиваться в пути. Но, с другой-то стороны, не будь первичных луней, не врывайся они к нам из недр мирового пространства, откуда взялись бы в земной атмосфере частицы колоссальных энергий? А именно такие, разогнанные до громадных скоростей частицы способны акт простого столкновения с веществом превращать в чудо рождения новых частиц. У лучей вторичных как бы двойное подданство: и космическое и земное. Космос дает бьющий молот, Земля — наковальню, искры — вторичные лучи.

В наши дни физики взяли на себя роль самого космоса, создавая искусственные земные ускорители заряженных частиц. Замечательно, что они решились на это, вовсе не зная доподлинно того способа, каким во вселенной ускоряются протоны и другие ядра: окончательного ответа на этот вопрос нет до сих пор.

Первичные космические лучи похожи на стремительный, но редкий дождь. Вторичные — подобны ливням. Это слово ввел в научный обиход английский физик Патрик Блэккет в начале 30-х годов. Но крестным отцом вторичных лучей мог бы еще раньше стать наш академик Д. В. Скобельцын, За четыре года до Блэккета он впервые сфотографировал следы вторичных частиц в туманной камере Вильсона. Скобельцын работал тогда вместе с Пьером Оже, который позже в своей книге остроумно заметил, что в названии «ливни» отразилось английское происхождение этого термина — «он очень подходит к дождливой Англии». «В солнечной Франции, стране земледелия, — добавил Оже, — мы называем пучки одновременно появляющихся частиц снопами». Русский физик мог бы назвать их и ливнями, и снопами, и метелью, и падающими звездами: в необъятной России хватило бы привычных явлений природы на любой вкус.

Советские физики уже тридцать с лишним лет неустанно изучают космические лучи — и первичные и вторичные. Лаборатория на Арагаце — один из центров этой большой научной работы. Мы могли бы совершить экскурсию в любой из них. Почему же любопытство привело нас на Арагац?

Горы… 3 250 метров… Облака… Дикие камни… Необжитые места… Словом, «дух приключений». Но все-таки не это главное.

Арагацкая станция — единственная в своем роде: долгие годы она непрерывно занималась изучением именно состава космических лучей. Там эти лучи привлекали к себе внимание и надежды физиков, прежде всего как природная лаборатория, в которой могли быть открыты многие элементарные частицы материи. С Арагацем, горой очарований и горой разочарований, связана полная драматизма глава в истории таких открытий. Этот драматизм научных исканий стоит понять и оценить.

Очарования и разочарования толпятся в истории любой науки. Почему бы должна была или могла избежать их наука, изучающая самое малое и неуловимое из всего, что известно в природе?

Дорога в город без прошлого. — Откуда этот всеобщий интерес? — Поиски верных сравнений. — Странная пустота. — Вещество и поля. — «Вы должны это обязательно вспомнить!» — Ядерная праща, готовая к бою. — Вместо опасного приручения молний. — В городе сосредоточенности. — Так уж устроен человек — В Дубне создаются «первоосновы материи».

А еще раньше — на исходе зимы — мне посчастливилось ехать в подмосковный город Дубну ради той же неодолимой охоты:, посмотреть, как незримое и неслышное становится явным.

Машина летела безупречным асфальтом. Шоссе прорезало древнейшие земли России: из восьмисотлетней Москвы старинной дорогой мы ехали в направлении Дмитрова, который еще старше столицы.

Над белой равниной земли покоилась белесая равнина неба. Снег еще лежал в полях: ранний апрель под Москвою — пора вполне еще зимняя. Но в пейзаже этого робкого неюжного апреля темного было не меньше, чем светлого: так застроено Подмосковье. Темными были не только леса за полями и деревни в полях. Чернели дальние силуэты фабричных труб и смутные очертания старинных монастырей. Темными башнями поднимались над равниной шлюзовые сооружения канала имени Москвы. Старина затерялась в современности. Но и в том, что принадлежало ей, и в том, что принадлежало нашим дням, все было земным, привычным для глаза.