Брайан Китинг - Гонка за Нобелем. История о космологии, амбициях и высшей научной награде

Шведская королевская академия наук быстро отошла от строгой интерпретации воли Альфреда Нобеля. Уже на второй год своего существования Нобелевская премия была присуждена Хендрику Антону Лоренцу и Питеру Зееману «в знак признания выдающегося вклада, который они внесли своими исследованиями влияния магнетизма на процессы излучения». Это была награда не за конкретное открытие или изобретение, тем более сделанное «в течение предыдущего года», как того требовало завещание Нобеля, а скорее награда за заслуги перед наукой в течение жизни. В следующем году Нобелевский комитет наградил Антуана Анри Беккереля и Пьера и Марию Кюри за исследования радиоактивности. В течение последующих 20 лет премию получили 19 одиночных лауреатов. Однако в последние годы ситуация резко изменилась: как видно на рис. 53, лауреаты-одиночки сегодня стали редкостью. Последний раз Нобелевская премия по физике была присуждена одному ученому — Жоржу Шарпаку — в 1992 году.

И сегодня большая редкость, чтобы несколько теоретиков одновременно сделали одинаковое открытие. Теоретические открытия по своей природе непреднамеренны, а серендипность не поддается воспроизводству: молния редко бьет в одно место трижды. И наоборот, делать в одиночку открытия в области экспериментальной физики или наблюдательной астрономии сейчас стало практически невозможно.

Так было не всегда. В прошлом наука не была коллективной. Из первых 30 Нобелевских премий по физике более 20 были присуждены изобретателям или экспериментаторам, а не теоретикам. За всем этим стояло постыдное явление: в начале XX века европейские интеллектуалы высмеивали теоретические исследования, считали их проклятием для физики, недостойным внимания Нобелевского комитета. Физики, номинировавшие лауреатов, часто сами удостоенные премий, называли чисто теоретические изыскания, вроде специальной теории относительности Альберта Эйнштейна, «еврейской физикой» {3} . Настоящие физики делали эксперименты.

Тенденция к сокращению числа лауреатов-одиночек и увеличению числа групповых премий сопровождалась почти инфляционным ростом наукометрии — системы оценки результатов в науке, технологиях и инновациях посредством измерений. Историк науки Дерек де Солла Прайс считает, что точка перегиба этой кривой роста, имеющей форму «хоккейной клюшки», пришлась на Вторую мировую войну, когда правительства буквально «запирали группы ученых, чтобы они совместно решали поставленные перед ними неотложные задачи в области ядерной физики, разработки радаров и т. п. Образ ученого-одиночки все больше становился пережитком прошлого» {4} . Это положило начало периоду, который де Солла Прайс называет «большой наукой», когда исследовательские проекты во всех областях науки переживали экспоненциальный рост, создавая цикл обратной связи. В результате если раньше целая отрасль знаний могла быть представлена сотней исследователей, то теперь на одну статью может приходиться в десять раз больше авторов. Всего за одно столетие мы прошли путь от Королевского научного общества до Большого адронного коллайдера.

Сегодня эта тенденция кажется необратимой. Хотя по-прежнему размеры групп могут быть разными, многие масштабные проекты, в которых ставятся крупные цели, нуждаются в больших телескопах и денежных вливаниях. Биолог и философ Хуб Цварт считает, что эволюция Большой науки сопровождается «не только значительным увеличением числа исследователей, работающих в определенной области, но и ростом зависимости текущих исследований от масштабных, дорогостоящих и сложных технологий», таких как обсерватория LIGO или Большой адронный коллайдер {5} .

Когда так много заинтересованных сторон, неудивительно, что в гонке за нобелевское золото разворачивается ожесточенная конкуренция. Конечно, не любое соперничество вредно для науки. Здоровое соревнование бывает даже полезным. Оно придает достоверности новым открытиям: сигнал, обнаруженный одной группой, мало что значит без подтверждения; чтобы перевести его в разряд научных знаний, аналогичные результаты должны быть получены более чем одной командой {6} . Чтобы исключить ошибки и подтвердить открытия, требуются усилия нескольких групп.

Но чрезмерная конкуренция ведет к разбазариванию ресурсов, подталкивает к преждевременной публикации результатов (от чего не всегда удается удержаться) и безжалостной битве в духе «победитель получает все», чтобы первыми прийти к цели и получить финансирование из сокращающихся федеральных источников. Масштабы новых научных проектов, особенно экспериментальных, таких как большие телескопы или ускорители частиц, только ожесточают конкуренцию. В этой ситуации отчасти виноваты и финансирующие агентства, считает нобелевский лауреат Сол Перлмуттер, который не скрывает своего критического отношения к сегодняшним подходам к финансированию науки. Команда Перлмуттера, работающая над проектом «Космология сверхновых», конкурировала с «Командой по поиску сверхновых с высоким Z» за то, кто первым измерит замедление скорости расширения Вселенной с течением времени. «Думаю, 90 % всех людей на Земле, которые занимаются изучением сверхновых, были вовлечены в эти два проекта, — сказал Перлмуттер. — Это была беспощадная гонка. Мы делали все, чтобы к нашему конкуренту не утекло ни капли информации. При этом использовали по очереди одни и те же телескопы: как только они заканчивали работу на каком-то телескопе, туда прилетали мы» {7} .