О. Деревенский - История физики, изложенная курам на смех

Но что это мы все про Италию да про Италию? Французы, поди, уже обижаются. А чего обижаться-то? Небось, своего мыслителя, Декарта-то, из отечества вытурили - месье исскитался по всей Европе, пока его не приютила шведская королева; правда, уже совсем ненадолго. Это тоже был большой любитель сочинять запрещенные книжки. Мало того, как только он добирался до очередного пристанища, унеся ноги с предыдущего, - так хлебом его не корми, а дай только выступить с публичными лекциями. Как будто там своих просветителей не хватало. Местному духовенству было, елки-палки, обидно даже. Пытаясь унизить ученого, науськанные хамы пренебрежительно обращались к нему: “Как там тебя, философ, в натуре!” Или: “Ну ты, в натуре, философ!..” Так и приклеилось к нему словечко “внатуре-философ”, а вскоре “натурфилософами” стали называть всех любителей естественно-научной тематики. Декарта, впрочем, мало трогали эти улюлюканья. Он медленно, но верно делал свое дело - громил схоластику. Вы знаете, что такое схоластика? Схоласты положили во главу своей жизни тезис о том, что истина рождается в споре. Поэтому спорили они до посинения. Вот, например, популярная тема ихних диспутов, имеющая прямое отношение к физике: “Чем удерживается свинья, которую ведут на рынок - человеком, или веревкой, надетой на шею?” Уважающий себя схоласт должен был уметь минимум десятью различными способами отстоять любой из двух ответов на этот вопрос. Причем если бы ему сказали: “Да Вы, батенька, схоласт!”- он бы ответил: “Да, я схоласт, и горжусь этим!” Так что если сейчас подобное заявление могут воспринять как личное оскорбление, то в этом - заслуга Декарта.

Но заслуги - заслугами, а ведь были у Декарта и ошибочки, знаете. Так, самой серьезной ошибочкой был его, с позволения сказать, научный метод: за критерий истинности он признавал лишь ясность и полную очевидность. Действительно, одного взгляда на современную физику достаточно для безоговорочного убеждения в том, что метод Декарта совершенно антинаучен. Правда, владел он этим методом довольно-таки изощренно. Сводя все к ударам и вихревым движениям, а также пользуясь несколькими основными принципами типа закона инерции, Декарт построил модель Вселенной и ее эволюции, объяснил тяготение, свет и его цвета, магнетизм, химические явления, и даже физиологию животных и человека. Одним словом, он дал для своего времени полную антинаучную картину мира. Трагедия этого мыслителя заключалась в том, что он возомнил, будто наука, вместо того, чтобы искать ответы на вопросы - “как происходят явления”, должна отвечать на вопросы - “почему они так происходят”. Конечно, борьбу между сторонниками “описательного” и “объяснительного” подходов можно проследить на протяжении всей истории физики. Однако так получалось, что “описатели” всегда были добропорядочными гражданами, почтенными отцами семейств, людьми благородными и вообще исполненными всяческой добродетели. “Объяснители” же, напротив, сплошь и рядом оказывались картежниками, пьяницами, развратниками и злостными неплательщиками алиментов. Так что сейчас “какающие” физики помнят о Декарте лишь как об изобретателе своей системы координат. Этого, конечно, у него не отнимешь.

А в семнадцатом веке, можете себе представить, у него было значительное количество последователей - картезианцев. Особенно картезианцы прославились в связи с долгой и бурной “полемикой о живой силе”, где они насмерть стояли за то, что при столкновениях тел сохраняется не абы что, а количество движения. Ихние супротивники, предводительствуемые Лейбницем, настаивали на сохранении кинетической энергии, а не чего-нибудь там еще, извините за выражение. Поскольку уступать никто не хотел, словесные баталии частенько переходили в экспериментальные проверки, в ходе которых тела сталкивались со страшной “живой силой”. Наконец Даламбера осенило: чтобы не было обидно ни тем, ни другим - нехай сохраняется и количество движения, и кинетическая энергия; не жалко, мол. Услышав об этом, соперники тут же пожали руки и разошлись, приговаривая: “До чего конструктивный ум!”

А задолго до этого мирного соглашения активизировались работы еще в одном направлении. Дело в том, что вот уже много столетий философы, да и натурфилософы жили в ужасе перед пустотой - ведь, как завещал Аристотель, пустоты боится даже природа (кстати, именно на почве этого ужаса родилось недоброе пожелание “чтоб тебе пусто было”). И вот нашлась, наконец, лихая головушка, хозяином которой, к счастью, оказался Торричелли. Этот смельчак разработал изящный метод опустошения. Он рассудил, что если взять пробирку, заполненную ртутью, перевернуть ее в чашечку со ртутью же и убрать пальчик, прикрывающий отверстие, то ртуть из пробирки вытечет. Не желая мелочиться, Торричелли взял длинную, с метр, пробирку - чтобы уж получилось побольше пустоты; такой потребительский подход и привел, как это ни странно, к некоторому успеху. Когда пальчик был убран, ртуть и в самом деле потекла, но не вытекла вся, а издевательски остановилась на высоте “локтя с четвертью и еще одного пальца” над уровнем в чашечке. Тем не менее, “торричеллиева пустота” - вот она, а у экспериментатора не отнялись руки-ноги, и не отсох язык! “Хм,- пожал плечами Торричелли.- Тоже мне, природа. Нашла чего бояться. Ни капельки не страшно же!” Узнав об этом прорыве, Паскаль тоже осмелел и, собравшись с духом, повторил опыт Торричелли. И тоже удачно, без особо тяжелых последствий. Из последствий же средней тяжести можно отметить визит к Паскалю одного священника, имя которого, к сожалению, история умалчивает. Этот служитель культа свято руководствовался догматом о невозможности образования пустоты. Поэтому для объяснения явления Торричелли он выдвинул интересную гипотезу: ртуть-де является жидкостью “ненастоящей”, не знающей, куда ей идти - вверх или вниз. “Хорошо, святой отец,- подыграл ему Паскаль и задал вопрос “на засыпку”.- Какую же жидкость Вы считаете настоящей?” В ответ на это святой отец, не продумав все до конца, рубанул: “Самая настоящая - это вино!” При таких речах священника на Паскаля нашел приступ хохота, который едва не свел его в могилу. Как следует отдышавшись, он, ладно уж, решил проделать опыт с “самой настоящей жидкостью”. К тому времени последний флорентийский водопроводчик уже знал, что всасывающие насосы не могут поднять воду выше, чем на двадцать локтей; так что пришлось Паскалю для реализации своей задумки заказать пробирочку длиной этак метров в одиннадцать с половиной. Стеклодувы, выслушав заказ, обменялись многозначительными взглядами, перемигнулись и на всякий случай потребовали деньги вперед. Пробирочка была еще теплой, когда Паскаль начал заолнять ее вином. Между стеклодувами, случившимися присутствовать на этом антиалкогольном мероприятии, произошел следующий разговор. “Я сразу понял, что у него не все дома,- шепнул один мастеровой,- но, главное - уплочено”. - “Чаво?!- взъерепенился другой.- Это не ты, а я сразу понял, а ты - уже опосля меня!” Ну, слово за слово, сами понимаете; приоритет - дело серьезное. Поговорили, в общем. Глядя на их разукрашенные физиономии, Паскаль вдруг особенно остро осознал, что природа никогда не отдает свои тайны без боя.