Вадим Руднев - Логика бреда

Но есть предложения, которые кажутся вполне реалистическими. «Я вижу, как моя жена входит в комнату». Если мы докажем, что это предложение выражает мистический опыт, то мы совершим революцию в философии. Я вижу, как моя жена входит в комнату. Я это я (Вадим Руднев). Моя жена – это моя жена (Татьяна Михайлова). Комната – это комната, где я нахожусь, когда моя жена в нее входит. Я могу видеть, как она входит, я ведь не Борхес. Но дело в том, что это предложение как пропозиция, относящаяся к согласованному бреду художественного реализма, ничего не говорит, она совершенно бессмысленна. Миллионы людей могут сказать: «Я вижу, как моя жена входит в комнату», но это совершенно бессмысленная фраза. Для того, чтобы она стала осмысленной, надо подключить мультиверсную идеологию. И тогда ни один экземпляр этой пропозиции не будет подобен другому.

Делёз доказывал, что мир существует на пересечении различий и повторений [71], т. е. на пересечении согласованного и подлинного бреда. Но согласованный бред – это фикция, потому что повторения невозможны. Вспомним, что по Лакану всякое означающее отсылает не к означаемому, а к другим означающим.

Я вижу, как моя жена входит в комнату.

Я вижу, как моя жена входит в комнату в красном платье.

Я вижу как моя жена входит в комнату с автоматом Калашникова в руках.

Я вижу, как моя жена входит в комнату, но я не узнаю ее.

Я вижу, как моя жена входит в комнату, но в этот момент я умираю.

У меня столько жен, сколько раз они входят в комнату. Если я не замечаю этого, мне пора сменить обстановку. Сумасшедший повторяет: «Моя жена входит в комнату. Моя жена входит в комнату. Моя жена входит в комнату». Персеверация выражает бессмысленную немультиверсность согласованного бреда. Если нет несовоможных миров, то все дозволено. Сумасшедший смотрит всегда один и тот же канал, на котором повторяется один и тот же кадр: как его жена входит в комнату. Когда его жена входит в комнату, она видит, что он спит в кресле и ему снится, как она входит в комнату, а он спит и не видит этого. «В полдневный жар в долине Дагестана…».

Предположим, что согласованный бред – это действительно фикция и существуют лишь разные степени подлинного бреда. Из этого следует довольно неприятная для психолога (не бехивиориста) вещь, а именно: понятие сознания (как функции согласованного бреда) не имеет смысла, имеет же смысл говорить лишь о различных областях бессознательного. Действительно, если нам только кажется, что в обычной жизни мы сознательно пользуемся различными языковыми играми: соблюдаем правила дорожного движения, играем в шахматы, объясняемся в любви, – то это все различные формы подлинного бреда, т. е. проявления бессознательного.

Рассмотрим каждый из этих примеров. Вот мы переходим улицу на зеленый цвет светофора. Действуем ли мы сознательно? Нет, мы это делаем бессознательно, «инстинктивно». Игра в шахматы предполагает развитый интеллект (мы не против понятия «интеллект»). Но перебор возможных ходов и комбинаций (шахматы – отличный пример мультиверсного мышления) – это действия не сознания, а мышления (а мы не против понятия «мышления») и происходит бессознательно. У больших шахматистов перебор вариантов происходит за кратчайшее время почти мгновенно (а это возможно только бессознательно). Объяснение в любви – это результат напряженного эмоционального состояния (а мы не против и понятия «эмоция»). Но когда человек говорит женщине «Я тебя люблю», сознание здесь не играет никакой роли. Это очень хорошо показал Толстой: как фальшиво объясняется в любви Пьер Безухов навязанной ему невесте Элен Курагиной и как искренне сбивчиво пытается свататься Константин Левин к Кити Щербацкой (у Толстого сбивчивость, невнятность речи – всегда признак ее подлинности) [72]:

Он взглянул на нее; она покраснела и замолчала.

– Я сказал вам, что не знаю, надолго ли я приехал… что это от вас зависит…

Она все ниже и ниже склоняла голову, не зная сама, что будет отвечать на приближавшееся.

– Что это от вас зависит, – повторил он. – Я хотел сказать… я хотел сказать… Я за этим приехал… – что… быть моею женой! – проговорил он, не зная сам, что говорил; но, почувствовав, что самое страшное сказано, остановился и посмотрел на нее.

Мы готовы согласиться с гурджиевским делением психики на три центра: интеллектуальный (игра в шахматы), эмоциональный (объяснение в любви) и механический (переход улицы на зеленый свет). Мне кажется, ни Гурджиев, ни его ученики не употребляли термин «сознание». Другое дело – сознательность, но об этом ниже. Из всех книг про сознание, которые я прочитал, на меня произвела впечатление лишь одна: «Символ и сознание» М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорского. Но в этой в книге можно заменить слово «сознание» словом «бессознательное», и от этого она только выиграет. Например, ключевые понятия «работа сознания» и «сфера сознания» можно заменить на «работа бессознательного» и «сфера бессознательного». Впрочем, авторы, особенно в первой диалогической версии книги [73], работают с древнеиндийской метатеорией сознания, а в этой традиции, скорее всего, термины структурируются совершенно по-другому.