Виктор Тростников: Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие

Нечто совсем хрупкое и слабое, оставшееся в моей душе от тех полузабытых времен, когда бабушка Оля заставляла меня сморкаться в тряпку и говорила: «Они большевики, потому что у них всего больше», – пересилило мое бешеное зоологическое стремление к почету, власти, деньгам и чинам и спасло мою душу.

В одну сторону тянуло то, что мне хорошо понятно: высокая зарплата, видное служебное положение, полезные связи, заграничные командировки, перспективы дальнейшего продвижения. Все это заявляло о себе громовым голосом, ослепляло своей яркостью и было предметом моего нетерпеливого жгучего вожделения.

А что тянуло в другую сторону, я даже и сказать не мог бы. Оно было тонким, хрупким и расплывчатым. Что-то вроде едва слышного «пи-бип», доносящегося из далекого космоса. Какое-то светлое умиленное облегчение: «Да нет… мы же не такие люди…» И оно перетянуло.

Сильное было побеждено слабым, ясное – неопределенным.

А много позднее, когда мечты о служебной карьере уже окончательно были мною оставлены, у меня неожиданно произошла радостная встреча с бабушкой Олей, изменившая все мои представления о силе и слабости. Наверное, это была предпоследняя наша встреча.

Со дня ее смерти прошло около года. Как-то в ранний час, еще до начала литургии, я зашел в Пименовскую церковь, что близ метро «Новослободская». Надо сказать, я очень люблю эти строгие минуты, когда почти пустой храм освещен лишь пламенем немногих свечей и тусклым предутренним светом, проникающим сквозь высокие узкие окна. Конечно, в церкви благостно и в праздники, когда яблоку негде упасть и ты чувствуешь себя частицей огромного народного тела, не подавляющего твою индивидуальность, как подавляет ее толпа на «массовых гуляниях» в парке культуры, а, наоборот, поднимающего ее до уровня соборной мудрости, – но иногда непременно надо пользоваться и возможностью побыть в храме наедине с Богом и святыми угодниками. Тут можно подойти к любой иконе, самому поставить свечку, подумать о себе, о России, о ее великом прошлом, о ее уповании на будущее; можно войти в предалтарное пространство, над которым нависает купол со Вседержителем, и с особой силой ощутить величие Творца.

Я как раз и стоял пред алтарем. Иконостас в той церкви – редкостная красота, резанный из каррарского мрамора по рисункам знаменитого архитектора Шехтеля. И, глядя на эту красоту, на удивительную кружевную резьбу по белому камню, я вдруг понял: да это же Он создал!

Он, Христос, Сын Божий.

И храм этот Он создал, а не зодчий. Зачем зодчему нужен был бы этот храм, если бы Его не было? И народ российский Он создал из диких языческих племен.

Иконостас высился передо мной неподвижно, но вместе с тем будто летел куда-то, плавно и уверенно. И его полет сопровождался прекрасной музыкой, остановившейся на одной торжествующей ноте. Слышимая мне одному, она делалась все громче и наконец достигла такой силы, что меня охватила дрожь. Мне открылось нечто бесконечно могущественное, чему не могло противостоять ничто. Куда там! «Трудно тебе идти против рожна, Савл». Но вот что поразительно: это была та же самая тихая нота, которую в далеком детстве заронила в меня бабушка. Точно та же, здесь не могло быть никакой ошибки!

И тут появилась она сама. Она оставалась собой, бабушкой Олей, но она была – Он. Они были одно и были – Любовь.

– Так вот, Ба, какая в тебе исполинская, ни с чем не сравнимая сила! А ты притворялась бедной и слабой: «У нас всего меньше…» Да ведь у вас ВСЁ!

Robert H.Bork. Slouching Toward Gomorrah. NY, 1996.