Карен Свасьян - Философское мировоззрение Гёте

Стадия достижения идеи — порог ; идея, не осилившая этого последнего испытания, откатывается назад, но уже в подобии идола; переступившая порог, она превращается в идеал . Только в этом смысле может быть оправдана идеализация Гёте в этой книге, ибо идеализируется не идол, а сам идеал посредством динамизации его в воспринимающем сознании. Можно сказать и так: динамизацию эту Гёте осуществил сам в себе; не потому мы говорим об идеале Гёте, что этот идеал принадлежит ему, а потому, что он осуществил его в себе индивидуально; без такой индивидуализации идеал этот пуст и никчемен. Личные достижения Гёте не дадут нам ничего, пока (пусть в тенденции, в робких вздрогах мысли) не станут личными и в нас; делать из Гёте памятник Гёте значит отвращать от Гёте и плодить вокруг него равнодушие и ненависть. Памятники характерны не только тем, что возле них околачиваются зеваки, но и тем, что их — сносят. Памятникам, можно сказать, еще везет, когда отношение к ним замирает на скале нейтральности: «ты вот стой там и не мешай нам жить».

Рок их — быть опрысканными краскою или снесенными гогочущей толпой. Гёте — не памятник, предназначенный для праздного глазения или свержения, а памятка к действию, пример, отталкивающий от себя к делу, где восхищению отведены не выходные дни, а будни. Будничный вопрос: Можно ли обойтись без «Гёте»? Можно ли вообще жить без «Гёте»? Если наше существование имеет смысл, то в перспективе смысл этот значит: без «Гёте» шансы наши выстоять столь же ничтожны, как без «хлеба». Но кто не может жить без «Гёте», тот живет уже «в» Гёте, не в Гёте, как он был, а в Гёте, как он есть , в Гёте, имя которого, вписанное в списки света, — присутствие духа, или присутствующий дух. В этом духе и исполнится реальное Гёте и несть ему конца , ибо путь, некогда проложенный и прерванный на какой-то вехе, будет не только пройден, но и продолжен дальше.

Он — уже продолжен. Разве не под куполом Гётеанума был сотворен однажды и навеки светлый обряд человекомудрия: соединение Антропоса и Софии!

Сказанное выше мог бы я назвать программой-максимум урока Гёте. Его программа-минимум выражена им самим в удивительных словах: «Наши желания — предчувствия скрытых в нас способностей, предвестники того, что мы в состоянии будем совершить».

Формулировка Рудольфа Штейнера.

Непередаваемой импрессией этого удвоенного качества я обязан Э. Р. Атаяну.

Я не могу перевести эту фразу иначе, как: «Оставьте мертвым хоронить своих мертвецов»

Так, милые мои, делюсь я на части и всегда остаюсь одним.

Мне остается достаточно! Остается идея и любовь!

К изумлению я призван здесь!

Здесь и дальше отрывки из «Фауста» даются в переводе Б. Л. Пастернака.

Гёте охотно цитировал следующие строки Байрона: «The Devil speaks truth much oftener than he's deemed, he has an ignorant audience» — «Черт говорит правду гораздо чаще, чем полагают, но у него невежественная аудитория».

Еще одно поразительное замечание Мефистофеля проливает свет на это обстоятельство: «Прекрасные дети, — говорит он ангелам, — скажите мне: не из рода ли вы Люцифера?» В оправдание читательской путаницы скажем: путался тут и сам Гёте, не сумевший до конца осмыслить им же провозглашенный принцип полярности в универсально-космическом плане смысле, в применении к верховным силам мироздания, и лишь художественно-интуитивным образом подглядевший эту тайну. О том, что в «Фаусте» действует не только мефистофельско-ариманическая полярность, но и люциферическая — две души Фауста! — впервые с исчерпывающей ясностью было сказано Рудольфом Штейнером в лекциях 1915–1916 гг.: Rudolf Steiner. Faust, der strebende Mensch. Bd. 1. Dornach, 1967.

Пусть никто не будет подобным дpугому; но каждый пусть уподобится высшему. Как это сделать? Да будет каждый совершенен в себе.

Что хочешь ты, чтобы из твоих убеждений было послано вслед за тобою в вечность? — Он не принадлежал ни к какой гильдии и до конца оставался любителем.

Лишь в ограничении выявляет себя Мастер.

Он видит каждой порой и обладает несомненной гравитацией к истине.

Впрочем, противоположного мнения придерживался В. Гумбольдт. «Мне всегда казалось в то счастливое время, когда я жил вместе с Вами и Шиллером, — писал он Гёте, — что Вы ни на один волос (если Вы позволите мне так выразиться) не уступали ему как философская и мыслящая натура».