Николай Омельченко: Опыт философской антропологии

Оригинальная теория Макса Шелера возвышается над всеми названными парадигмами. Он стремится доказать особое метафизическое положение человека (см.: Шелер 1988: 32). Его не устраивает простое определение человека как высокоразвитого животного. Каким бы поразительным ни был биологический прогресс, существо по имени «человек» не только остается подчиненным понятию животного, но и составляет малую область животного царства. К тому же человек есть «морфологически окончательно фиксированное существо». Но если прогрессивная биологическая эволюция земного человека представляется совершенно невероятной, то еще менее вероятным кажется его биологический декаданс, считает антрополог (см.: Шелер 1994: 102–103).

В противоположность этому «естественному» пониманию М. Шелер выделяет «сущностное понятие» человека. По его мнению, особое положение человека может стать ясным только на фоне устроения биопсихического мира.

Граница психического совпадает с границей живого вообще. Существенным признаком живых единиц является тот факт, что они суть не только предметы для внешних наблюдателей, но и обладают для себя- и внутри-себя-бытием, в котором они являются сами себе. Таким образом, психическое объективно (вовне) представляется как «живое существо», а субъективно (вовнутрь) — как «душа». Одновременно это тот «пар», которым движимо все, вплоть до сияющих вершин духовной деятельности, и которым сообщает энергию деятельности даже самым чистым актам мышления и самым нежным актам доброты.

Нижнюю ступень психического образует бессознательный, лишенный ощущения и представления «чувственный порыв» растений. У них наблюдается только общий порыв к росту и размножению. «Поэтому растение яснее всего доказывает, что жизнь по своей сути не есть воля к власти (Ницще)…» (Шелер 1988: 35).

Как показывает уже само слово «порыв», в нем еще не разделены «чувство» и «влечение», которое как таковое всегда обладает специфической целенаправленностью на что-то, например, на пищу, половое удовлетворение и т. д.; простое «туда» (например, к свету) и «прочь», безобъектное удовольствие и безобъектное страдание суть два его единственный состояния. Но чувственный порыв уже четко отличается от силовых полей и центров неорганических тел, за ними ни в каком смысле нельзя признать внутри-себя-бытие (см.: Шелер 1988: 34).

Растительная, вегетативная жизнь есть порыв, направленный вовне. Поэтому применительно к растению Шелер говорит об «экстатическом» чувственном порыве, чтобы обозначить тотальное отсутствие свойственного животной жизни обратного сообщения состояний органов некоторому центру, это полное отсутствие обращения жизни в себя самое, какой-нибудь даже самой примитивной re-flexio, какого-нибудь даже слабо «осознанного» внутреннего состояния. Ибо сознание начинается лишь с примитивной re-flexio ощущения, а именно выступающего по тому или иному поводу сопротивления первоначальному спонтанному движению. Автор отмечает: «Все сознание основывается на страдании, и все более высокие ступени сознания — на возрастающем страдании» (Шелер 1988: 36, примечание). На наш взгляд, в этих словах имеет место преувеличение. Более того, философ противоречит сам себе, когда в дальнейшем говорит о креативной сущности человеческого духа. Сознание не исчерпывается страданием и рефлексией, поскольку обладает творческой природой.

Второй сущностной формой души (после экстатического чувственного порыва) считается инстинкт. Инстинктивное поведение имеет следующие признаки.

Во-первых, оно является смысловым, то есть оно целенаправленно, полезно либо для данной живой единицы, либо для других. Во-вторых, оно происходит в некотором ритме. В-третьих, оно реагирует лишь на такие типично повторяющиеся ситуации, которые значимы для видовой жизни как таковой, а не для особого опыта индивида. Инстинкт всегда служит виду, своему, чужому или такому, с которым собственный вид находится в важном жизненном отношении. В-четвертых, инстинкт в своих основных чертах прирожден и наследствен. Наконец, инстинктивное поведение не зависит от числа проб, которые делает животное, чтобы освоиться с ситуацией; в этом смысле такое поведение можно охарактеризовать как изначально «готовое». Правда, инстинкт может быть специализирован опытом и обучением, как это можно видеть на примере хищных зверей, которым прирождена охота за какой-то определенной дичью, но не искушенность в ее успешном осуществлении. То, что дают здесь упражнение и опыт, всегда соответствует только вариациям какой-то мелодии, а не приобретению новой. Отношением инстинктов животного к структуре окружающего мира a priori определено, что оно может представлять и ощущать (см.: Шелер 1988: 38–43).