Вальтер Беньямин - Центральный парк

Стоит только подумать, сколь много собственных установок, собственных догадок и табу приходилось Бодлеру-поэту принимать в расчёт и, с другой стороны, сколь точно были обрисованы задачи его поэтического дела, как в его облике начинает проступать нечто героическое.

2. Сплин как дамба против пессимизма. Бодлер не пессимист, нет, ибо для него на будущем лежит табу. Это яснее всего отличает его героизм от ницшевского. У него не найдёшь рефлексии по поводу будущего, ожидающего буржуазное общество, – и это тем более поразительно, если принять во внимание сам характер его интимных записок. По одному этому видно, как мало он заботился об эффекте, стремясь придать жизнеспособность своему творению, и насколько монадологична структура его Fleurs du mal.

Структура Fleurs du mal определяется вовсе не каким-то изощрённым расположением отдельных стихотворений, не говоря уже о существовании некоего тайного ключа. В её основе – беспощадное исключение всякой лирической темы, которая не несёт на себе отпечатка лично выстраданного опыта самого автора. И вот именно потому, что Бодлер знал, что его страдание, spleen, taedium vitae [3] Отвращение к жизни, пресыщенность ( лат .). , имеет древние корни, он оказался в состоянии безошибочно распознать в нём приметы своего личного опыта. Если позволительно сделать предположение: едва ли что-то другое могло дать ему столь острое ощущение своей собственной оригинальности, как чтение римских сатириков.

Рукопись В. Беньямина «Центральный парк». Берлин, Архив Академии искусств (Ms 1718).

3. «Признание», иначе – апология, настроено скрадывать революционные моменты в историческом развитии. Оно печётся лишь о том, чтобы установить преемственность. И подчёркивает лишь те элементы произведения, которые уже воздействовали на дальнейшее. А вот каменистые уступы и зубья, что цепляются за пожелавшего вырваться прочь, – эти ускользают от внимания.

Вселенский озноб Виктора Гюго [4] Гюго Виктор – отношение Бодлера к Гюго менялось от полного неприятия (см., например: Бодлер Ш. Салон 1846 года / Пер. Н. Столяровой, Л. Липман // Бодлер Ш. Об искусстве. М.: Искусство, 1986. С. 74) до высочайшей оценки его творчества. «Улыбка и слеза на лице гиганта – это почти божественная оригинальность» – цитата из рецензии Бодлера на роман «Отверженные» (1862). по характеру ничуть не походит на беспримесный ужас, посещающий Бодлера вместе со сплином. Этот озноб нисходил на Гюго из мирового пространства, которое прекрасно сопрягалось с интерьером, где он чувствовал себя как дома. Да, да, он чувствовал себя в мире духов очень по-домашнему. Этот мир дополнял уют его домашнего хозяйства, тоже не лишённого ужаса.

Dans le cœur immortel qui toujours veut fleurir [5] «В бессмертном сердце, что всегда желает цвести» ( франц .) – строчка из стихотворения «Солнце». Здесь и далее, кроме оговорённых случаев, в кавычках в сносках приведены названия стихотворений из сборника: Бодлер Ш. Цветы зла. М.: Наука, 1970 (серия «Литературные памятники»). – это к разъяснению Fleurs du mal и бесплодности. Vendanges [6] Сбор винограда. (Здесь и далее, кроме оговорённых случаев, перевод с французского.) у Бодлера – очень грустное слово ( semper eadem; l’imprévu [7] Всегда то же ( лат ., название одного из разделов сборника «Цветы зла»); непредугаданное (название одного из стихотворений того же сборника). ).

Противоречие между теорией природных соответствий и отказом от природы. Как его разрешить?

Внезапные выпады, тайные махинации, неожиданные решения – всё это входит в круг государственных интересов Второй империи и очень характерно для Наполеона Третьего. Вcё это образует радикальный жест [Gestus [8] Gestus – ключевое слово в беньяминовской трактовке эпического театра Брехта; слово, означающее одновременно и «жест», и «суть» (Benjamin W. Versuche über Brecht. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1966). ] в теоретических декларациях Бодлера.

4. Сущностно новым ферментом, который, будучи подмешан к taedium vitae , превращает его в spleen , является самоотчуждение. От нескончаемого регресса рефлексии, которая в романтизме, играя, ширит жизненное пространство разбегающимися кругами и одновременно стесняет его всё более узкими рамками, бодлеровской печали остаётся лишь tête-à-tête sombre et limpide [9] «Разговор тёмный и прозрачный» – цитата из стихотворения «Неотвратимое». (Там же. И далее в таких случаях.) субъекта с самим собой. Именно в этом кроется специфическая «серьёзность» Бодлера. Она-то и помешала подлинному усвоению поэтом католического мировидения, которое готово примириться с серьёзностью аллегории лишь под знаком игры. Иллюзорный аспект [Scheinbarkeit] аллегории здесь уже не мыслится особым качеством, как это было свойственно барокко.