Антон Рай - Арт-пытка, или ГКП

Томский.Я уже вижу ловушку, которую вы мне приготовили, и между тем я, конечно, вынужден признать, что он мог написать свой роман только в наличных совершенно невыносимых условиях, – ведь книга по своему содержанию напрямую проистекает из этих условий.

Крот.Именно. Я рад, что вы ответили честно. Но следующий мой вопрос подразумевается: если бы мы могли представить себе, что Булгакову предоставляются более благоприятные условия, но ценой ненаписания романа «Мастер и Маргарита» – как нам поступить в такой ситуации? Пусть Булгакову будет лучше, но роман «Мастер и Маргарита» не будет написан, или пусть Булгаков невыносимо страдает, но зато в итоге будет написан великий роман?

Томский.Проблема вашего вопроса в том, что я не могу представить себе ситуацию, которую вы предлагаете мне представить. Я занят настоящим, но я не меняю прошлое. Булгаков совершил свой творческий подвиг в тех условиях, которые уже не подлежат никакой корректировке.

Крот.Уходите от ответа. Уходите.

Томский.И правильно делаю, что ухожу. Хотя кое-что при этом я могу сказать – ведь и вам, и ежу понятно, что ситуация Булгакова все равно является ненормальной. А вот каким бы был Булгаков в более нормальной ситуации – этого мы попросту не знаем.

Крот.Но что «Мастер и Маргарита» – результат именно той, совершенно ненормальной ситуации – это мы знаем. Наверняка знаем.

Томский.Знаем. И еще мы знаем, что настолько удушающие условия вовсе не являются чем-то необходимым для творчества.

Крот.А вот этого мы как раз точно не знаем. Тот же Достоевский стал Достоевским только после несостоявшейся казни и состоявшейся каторги. Нормальная это ситуация? Ненормальная. Но только эта ненормальная ситуация и породила Достоевского. Не кого-нибудь, а Достоевского, понимаете? И опять у меня возникает вопрос: стоит ли создавать искусственно благоприятную среду для творчества? Не является ли творчество результатом самых разных, но естественных условий, которые временами могут быть хотя и чудовищными, но необходимыми именно для творчества? Царский режим хотел расстрелять Достоевского, итог – великое пятикнижие. Советский строй хотел задушить Булгакова, итог – «Мастер и Маргарита». Вы хотите «помочь» писателю, но я пока что еще не вижу среди ваших авторов Достоевского или Булгакова.

Томский.Вы вроде бы и логичны, но кое-что всё время спутываете. В ГКП не может быть ни Достоевского, ни Булгакова. Нам нужен свой великий писатель, и каким он должен или может быть никто не скажет. Вот появится – и станет ясно. Это, во-первых. Во-вторых, наши авторы уже сегодня достаточно громко заявили о себе в различных творческих сферах – и это невозможно отрицать. В-третьих, то, что вы называете «испытанием жизнью» не может миновать ни одного человека. Вы говорите, что в ГКП создаются тепличные условия? Это не совсем верно, но, в качестве упрощения, я готов согласиться. Пусть это будет теплица. Но что это за теплица? Это теплица, в которую приходят с ненастья. Повторюсь, я исхожу из того, что мир враждебен подлинно творческому началу. ГКП – это противовес, противоядие для отравленного неблагоприятствующей для творчества средой человека. И, да, я думаю только о том, как «помочь» творческому человеку, оставляя все препоны и удушения естественному ходу вещей. Об этом у меня и голова не болит: как бы так навредить, чтобы параллельно способствовать творчеству. Это не ко мне, это к реальности. А у нас тут своя реальность – реальность благоприятствующая. Наша среда не убивает, но делает-таки художника сильнее.

Крот.А ведь Ницше подразумевал, что сильнее делает именно то, что убивает – пытается, но не может убить.

Томский.Да, и поэтому я не большой фанат этой фразы, как и многих других фраз в этом роде. Мне куда ближе слова Гогена, а он сказал так:

«Я знаю, что значит подлинная нужда, что значит холод, голод и все такое прочее… Все это ничего – или почти ничего – не значит. К этому привыкаешь и, если у тебя есть толика самообладания, в конце концов ты только смеешься над всем. Но что действительно делает нужду ужасной – она мешает работать, и разум заходит в тупик. Это прежде всего относится к жизни в Париже и прочих больших городах, где борьба за кусок хлеба отнимает три четверти вашего времени и половину энергии. Спору нет, страдание пришпоривает человека. Увы, если пришпоривать его слишком сильно, он испустит дух!»