Грэм Харман - Спекулятивный реализм - введение

В обобщенном виде гипотеза спекулятивного реализма предполагает, что в основании этих проектов лежит единая схема, определяющая общий набор стратегий философствования и его ограничений. Эта схема запрещает прямое постижение внешней реальности, как оно практикуется в обыденном и естественнонаучном мышлении. Согласно ей, всякая попытка помыслить, познать, выразить нечто внешнее, не зависящее от сознания, наталкивается на перформативное противоречие: любое «в себе» самим актом его мышления преобразуется в «для нас», то есть «мы не можем помыслить или воспринять X вне [факта] мышления или восприятия этого X», а в пределе «X не может существовать, не будучи помысленным или воспринятым» [6] См. наст. изд. С. 107. . Это «аргумент Перла», обсуждаемый Брассье. Мейясу выстраивает схожий и более сложный, признаваемый всеми спекулятивными реалистами концепт – «корреляционизм». В его основе лежит «идея, согласно которой мы можем иметь доступ только к корреляции между мышлением и бытием, но никогда к чему-то одному из них в отдельности» [7] Мейясу К. После конечности: эссе о необходимости контингентности / пер. с фр. Л. Медведевой, науч. ред. П. Хановой. Екатеринбург; Москва: Кабинетный ученый, 2015. С. 11. . Мышление оказывается запертым в «корреляционном» круге и должно считаться с этим.

Круг окончательно оформился в результате концептуализации конечности человеческого познания (в том числе философского мышления) в критической философии Канта. Конечность – это специфическая конфигурация, которую не следует путать ни с простой ограниченностью, ни со смертностью. Она в первую очередь означала активный характер познания: «До сих пор считали, что всякие наши знания должны сообразоваться с предметами. <���…> следовало бы попытаться выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием» [8] Кант И. Критика чистого разума // Собр. соч.: В 8 т. М.: 1994. Т. 3. BXVI. . Познание, иными словами, представляет собой вовсе не пассивное запечатление или отражение вещей в сознании, а активное конструирование их репрезентаций. Однако это не чистая спонтанность вроде бесконечного мышления Бога, intuitus originarius , которое, будучи интеллектуальным созерцанием, создает свой предмет. Напротив, конечное мышление это intuitus derivativus\ созерцание, производное от сущего, существующего само по себе. Сотворить и представить – разные акты, и разница удерживается сохранением существующей независимо реальности, которая обнаруживается познанием. Испытывая ее воздействие, оно производит репрезентации, однако между репрезентациями и реальностью – непреодолимая пропасть. Конечное мышление, таким образом, располагается между чистой спонтанностью и чистой рецептивностью. Не обладая интеллектуальным созерцанием (интеллектуальной интуицией), оно не способно познать вещь в себе и в совпадении с ней достичь тождества субъекта и объекта, преодолев собственную конечность [9] Человек якобы всегда был конечен в своем мышлении, даже если не знал об этом. Поэтому задача философского мышления – перестроиться в соответствии с предполагаемой конечной природой, отрефлексировать и концептуализировать собственную конечность, причем сделав это «конечно» (например, в концептуализации конечности Кантом остается догматический остаток в виде понятия вещи в себе). Можно, конечно, пренебречь этой задачей и строить философию из «бесконечной» перспективы Бога, не рефлексируя об условиях данности сущего и бытия, но получаться, предположительно, будет лишь философия, не осознавшая свою конечную природу, а потому наивная и ошибочная, впадающая во всевозможные трансцендентальные иллюзии. . Реальность «в-себе» оказывается недоступна, сознанию остается иметь дело с созданными им репрезентациями. Так закладывается основа антиреалистической ориентации континентальной философии.

Вещи доступны нам только в той мере, в какой даны в представлениях опыта, синтезируемого познавательными структурами. Поэтому любое суждение о реальности что-то сообщает и об инстанции, в которой она дана – об опыте, а позднее – о языке, знаках, культуре, социальных структурах, дискурсе и т. д. Подобная инстанция корреляции одновременно дает человеку вещи и закрывает непосредственный к ним доступ, ведь в результате доступны только их репрезентации. Уже в фундаментальной онтологии Хайдеггера конечность была распространена на человеческое существование и захватила онтологию. Опять же, с опорой на критическую философию Канта: «бытие не есть реальный предикат, иными словами, оно не есть понятие о чем-то таком, что могло бы быть прибавлено к понятию вещи. Оно есть только полагание вещи или некоторых определений само по себе» [10] Там же. В626. Иными словами, любая вещь определяется набором свойств, или предикатов, и «быть» не относится к их числу: бытие вещи, данной в опыте, полагается субъектом опыта. Благодаря этому ходу онтология перестает быть догматической, или докритической, и трансцендентализируется. Отныне она отталкивается не от сущности или понятия, а от факта встречи с сущим в опыте. Подробнее о конечности и вводимой им экономии как определяющей черте современной философии см.: Подробнее см.: Кралечкин Д. Мейясу и экономия конечности // Логос. 2013. № 2. С. 44–68. .