Наталья Бонецкая - Письма о русском экзистенциализме

Дорогой профессор! И всё это было бы ничего: когда-нибудь ФС прочтут, кто – то, может, уже даже родился в мир с заветным тайным органом! Но главный – то ужас, главная трагедия «книги жизни» состоит в том, что само ее «естественнонаучное» существо давно – думаю, уже более ста лет назад – безнадежно устарело. Сейчас нет той естественной науки, на которую ориентируется Штейнер, – нет не только Гётевского естествознания, но и методологий экспериментатора Резерфорда и даже верившего в мировой эфир Х. Лоренца, предшественника уже априорной физики Эйнштейна. Опять – таки я говорю это со знанием дела: Вы в курсе того, что я – физико – химик с университетским и академическим стажем и что я оставила естествознание (на завершающем этапе аспирантуры), безнадежно устав от постоянной мысли о том, что познаю́ – то я вовсе не природу, а созданную мною же самой, изначально мне уже известную математическую модель. Я переживала это как картёжный блеф. Смешно же посвящать жизнь такой ерунде! – Но дело, конечно, не во мне. Философия науки ХХ века на бесконечные лады перепевает то, что сознаёт всякий естествоиспытатель: научный предмет ныне не имеет никакой физической реальности, которая испарилась в уравнениях, искорёжена и сублимирована приборами, растворена в царской водке, искажена стеклами микроскопов и телескопов. Соответственно этому познание открыто уступило место описанию . Я уж не говорю о веке XXI-м: мы все, мощным пылесосом Интернета, ныне втягиваемся в иной – виртуальный мир и скоро просто позабудем о старом, оставшемся непознанным, «софийном» универсуме.

Штейнер обращался к своему современнику – рационалисту – естествоиспытателю, надеясь склонить его к «умнóму» духоведению. Но уже на мое поколение приходится трансформация господствующей парадигмы сознания: «физики» уступили свой приоритет «лирикам», над естественнонаучной ментальностью возобладала гуманитарная. В настоящее же время стремительно формируется человек магический : юзерская ловкость при манипуляции кнопками ПК играет роль пассов и ритуальных жестов древних колдунов. Нынешнее тайноведение ли, философия ли свободы упирается в секреты хакерства, в тайны паролей, в цинизм рекламодателей – в «свободу» плавания в самой черной «пучине греха»! Какие там гётевские цветные снега, какое Штейнерово зерно! От дела Штейнера (которое сгорело почти дотла вместе с Гётеанумом в роковую новогоднюю – 1923 года – ночь) остался один, как выражается К. Свасьян, «неразлучный теософско – браминский двойник» антропософии [14] – антропософская сектантская схоластика. Ну и еще – «вальдорфские детские сады» [15]…

Невероятно, но Бердяеву повезло больше: верующий церковник в своей ФС (1911 г.), романтический «человек мечты», мистик – кустарь, он удержался на всех исторических поворотах ХХ века и в XXI-м кажется нашим современником. Быть может, так случилось именно потому, что, в отличие от Штейнера, Бердяев – безнадежный гуманитарий. В борьбе со Штейнером он отстоял традиционных Бога и человека, лишь слегка поработав над этими образами ницшевским… нет, не молотом – тонким резцом. Дорогой друг! Я возвращаюсь к нашим баранам – к ФС уже Бердяева, подозревая, что Вы вряд ли когда – либо углублялись в ход его мысли. Штейнер, как мы помним, в ФС перешел от «восприятия» и «мышления» к проблеме познания мира идей – духовного космоса. Бердяев же, изначально утвердившись на фундаменте одиозной в глазах Штейнера веры , мало – помалу преобразил ее в некое специфически бердяевское знание (Штейнер, замечу, шел в обратном направлении – к вере в Акашу хронику, карму и т. д.).

В бердяевской ФС вера в существование мира как – то незаметно оборачивается церковной верой: Церковь здесь – соловьёвская Вселенская, точнее – Душа мира, соединенная с Логосом. Этот мыслеобраз (очень напоминающий «космическую гармонию», «мир идей» в гносеологии Штейнера) Бердяев называет еще макрокосмом , который (согласно воззрениям Средневековья) изоморфен микрокосму , т. е. человеку. И вот, в силу этой изоморфности, макрокосм познаётся через самопознание микрокосма, – опыть – таки это похоже на «умнýю мистику» Штейнера. Но в отличие от по – протестантски обособленного субъекта познания последнего, познающий индивид раннего Бердяева – член конкретной православной («народной») Церкви. В ее благодатной атмосфере опровергается Кант, преодолевается трагедия познания – познающий дух сливается интуицией с вещью – в себе. Забегу вперед: во Христе, по Бердяеву, упраздняется и закон кармы – реинкарнации, в который русский философ под влиянием Штейнера всё же уверовал. Получается так: крещёные души не перевоплощаются и ожидают в загробном мире воскресения мертвых, – тогда как все прочие претерпевают дурно бесконечную цепь рождений.