Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Работая на радио иностранным корреспондентом, я научился ценить богатую, разнообразную текстуру звука. Мелодичные оклики уличных торговцев в Дели, гвалт в японском игровом салоне патинко {4} 4 Игровой автомат, чрезвычайно популярный в Японии. — Прим. ред. . Но больше всего меня зачаровывало звучание устной речи. Голос человека — изобретенный самой природой детектор лжи. Я быстро научился за считаные секунды определять, искренен ли говорящий. Хуже всего с этим у политиков — не только из-за никчемного подбора слов, но и из-за тембра голоса. Он у них вкрадчивый, неестественно высокий. Даже ребенок способен по голосу понять, что человек пытается что-то продать. Особенно ребенок.

Почему же я не могу перенести это интуитивное понимание звука в мир музыки? Быть может, я недостаточно разбираюсь в музыке; возможно, меня сбивает с толку то немногое, что я все же знаю, и мешает слышать этот универсальный язык сердца.

Мой друг Джон Листер любит и классическую музыку, и немецкую философию. При этом он живет в Багдаде — оказывает помощь людям, попавшим в беду. Из соображений безопасности Джон иногда вынужден сидеть у себя в отеле днями напролет. И времени у него предостаточно. Идеальный товарищ по переписке.

Включив ноутбук, я пишу ему письмо с вопросом: помогают ли его познания в музыке наслаждаться ею или мешают? Как мне научиться ценить музыку? И нажимаю «отправить».

Через несколько часов мне приходит длиннющий ответ. Просмотрев письмо Джона, занимающее несколько страниц, я про себя благодарю его как за эрудицию, так и за достаточное количество свободного времени.

«Ты задаешь сложные вопросы», — констатирует Джон, а затем начинает разбирать их запросто, будто ничего сложного в них нет. «Зная музыку, — пишет он, — определенно получаешь от нее больше удовольствия. Вероятно, у тебя появятся озарения, которых иначе не было бы; а может быть, удастся избежать ловушки красоты звуков, когда музыка для тебя — чисто эстетический опыт».

У музыки нет единственного пристанища. Она «между двух миров». (Я так и слышу одобрение Шопенгауэра.) Разные виды музыки, продолжает Джон, слушать нужно по-разному. Вагнер — это легко: «Его музыка настолько заряжена эмоциями, что почти напоминает наркотический приход». Бетховен, Малер, Брамс — они сложнее: «Чувствуешь, что пытаешься понять то, что другой хочет сказать именно тебе. Вагнер говорит тебе о чем-то . Бетховен, Малер и Брамс разговаривают с тобой. Вот в чем разница».

Есть и другая, более практическая причина разбираться в структуре музыки, объясняет Джон. Это дисциплинирует слух. Ты начинаешь понимать, ради чего слушаешь, и разум перестает блуждать.

Шопенгауэр много размышлял о блужданиях разума. Мы смотрим на мир расчетливо, корыстливо, говорил он. Амстердамский биржевой брокер, намеренный заключить сделку, забывает обо всем мире вокруг себя; шахматист не заметит, как изящно выточены китайские шахматные фигурки; генерал, составляя план сражения, не обратит внимания на пейзаж.

С музыкой следует иметь другие, не такие деловые отношения. Ее следует воспринимать из беспристрастной позиции. Беспристрастной, но не безучастной — это разные вещи. Если человек безучастен, не интересуется музыкальным произведением — он не почувствует его. Беспристрастность означает отсутствие ожиданий, требований к музыке, но при этом открытость эстетическому наслаждению. Буддист сказал бы, что мы не привязаны к музыке, но и не отрешены от нее. Христианский мистик — что мы относимся к ней в духе «божественного безразличия». Смысл один. Для подлинного восприятия музыки следует на время отказаться от оценок. И если мы слушаем так, не вынося суждений, то, говорит Шопенгауэр, мы «положительно счастливы».

Я читаю это и замираю. Впервые я увидел у Шопенгауэра слово «счастливы». Проблеск света.

Шопенгауэр убеждает, что музыка — не то, чем кажется мне. Она не передает эмоции. Она выражает внутреннюю сущность эмоций, а не их частные проявления. Слушая музыку, мы не воспринимаем конкретную грусть или конкретную радость — лишь грусть или радость сами по себе, их «извлеченную квинтэссенцию», пишет Шопенгауэр. Грусть сама по себе — это не больно. Больно — когда грусть связана с чем-то определенным. Поэтому так приятно смотреть сентиментальные фильмы или слушать Леонарда Коэна. Не будучи вовлечены в драматическую составляющую, мы переживаем чистую, незамутненную эмоцию и способны оценить красоту грусти.