Роберт Штайгервальд - Введение в марксистскую философию

Но и здесь было бы неверно противопоставлять друг другу причину и следствие. Каждая причина бывает следствием других причин, всякое следствие, в свою очередь, есть причина другого следствия. То, что в одном отношении представляет собой причину, в другом отношении является следствием. Причина и следствие могут даже превращаться друг в друга. Если бы мы провели всеохватывающее исследование бесконечного многообразия мира, его вещей, его явлений и процессов с точки зрения отношения между причиной и следствием, то мы поднялись бы до познания всеобщего взаимодействия, в рамках которого отношение «причина — следствие» (каузальность) является лишь одной из разновидностей всесторонней диалектической взаимосвязи, которую лишь условно можно выделить из последней.

Эта концепция стоит в прямой противоположности к религиозным телеологическим или финалистским («телос» — цель, «финис» — конец) воззрениям. Религия исходит из того, что во всякой причине кроется цель, что всякая причина ведет к определенной цели. Следовательно, должна существовать первая, целеполагающая сила и конечная цель мирового процесса. Тем и другим для нее является бог.

Подобные воззрения сложились в результате того, что целеполагающая человеческая деятельность была перенесена на природные процессы для их объяснения. Телеология в области биологии (науки о живых существах) была опровергнута дарвиновской теорией происхождения видов. Применительно же к неживой природе телеология сегодня уже не отстаивается даже богословами (теологами). А в социальной области она оказывается несостоятельной уже потому, что не способна объяснить «цель зла» в человеческой и общественной жизни. Для чего всемогущий и всеблагой бог создал или допустил «зло»? Почему существовали Освенцим, Хиросима и Вьетнам? Что это за бог, который допускает такие вещи? Здесь мы совершенно отвлекаемся от того обстоятельства, что наличие перводвигателя, первого формотворца, первого целеполагателя и т. д., то есть бога, доказать невозможно.

Необходимость и случайность также представляют собой соотносительные категории, обозначающие существенные взаимосвязи между вещами и явлениями. Мир — это не бесформенная груда разрозненных вещей и явлений. Напротив, между ними существуют необходимые взаимосвязи. Все, что существует, порождается соответствующими причинами и постольку наступает с необходимостью. Но нельзя просто пере- вернуть этот правильный тезис. Из того факта, что все существующее имеет причину, не следует, что все является необходимым. Фашизм имел причины, но он не был необходимым. Фашизма можно было избежать.

При оценке отношения необходимости и случайности совершаются две ошибки. Первая состоит в обособлении случайности. Эта ошибка допускается тогда, когда отрицают общую взаимосвязь между вещами v явлениями: все, мол, существует само собой и исходя из себя самого, без всякого основания и причин.

Но такое утверждение противоречит всем нашим знаниям о вещах и явлениях в природе и обществе. Если бы что-нибудь произошло без причины, то свершилось бы чудо. Правда, немало людей верит в чудеса, но наука не признает чудес и стремится познать причины и следствия всех явлений и вещей, которыми она занимается. Несколько сложным для усвоения, но правильным является следующее рассуждение. Между тем, что не стоит ни в каком отношении друг с другом, не существует и никакой взаимосвязи практического или познавательного рода. Следовательно, о вещах и явлениях, которые ни с чем не связаны, существуют лишь сами по себе, мы не можем и ничего узнать, ибо они никак не связаны с нами.

Вторая ошибка состоит в том, что признается только «железная необходимость». Ф. Энгельс метко опровергает подобный взгляд: «Согласно этому воззрению, в природе господствует лишь простая, непосредственная необходимость. Что в этом стручке пять горошин, а не четыре или шесть, что хвост этой собаки длиною в пять дюймов, а не длиннее или короче на одну линию, что этот цветок клевера был оплодотворен в этом году пчелой, а тот — не был, и притом этой определенной пчелой и в это определенное время, что это определенное, унесенное ветром семя одуванчика взошло, а другое — не взошло, что в прошлую ночь меня укусила блоха в 4 часа утра, а не в 3 или в 5, и притом в правое плечо, а не в левую икру,— все это факты, вызванные не подлежащим изменению сцеплением причин и следствий, незыблемой необходимостью, и притом так, что уже газовый шар, из которого произошла солнечная система, был устроен таким образом, что эти события должны были случиться именно так, а не иначе. С необходимостью этого рода мы тоже еще не выходим за пределы теологического взгляда на природу. Для науки почти безразлично, назовем ли мы это, вместе с Августином и Кальвином, извечным решением божьим, или, вместе с турками, кисметом, или же необходимостью. Ни в одном из этих случаев нет и речи о прослеживании причинной цепи. Поэтому как в том, так и в другом случае мы ничуть не становимся умнее. Так называемая необходимость остается пустой фразой, а вместе с этим и случай остается тем, чем он был. До тех пор, пока мы не можем показать, от чего зависит число горошин в стручке, оно остается случайным; а оттого, что нам скажут, что этот факт предусмотрен уже в первоначальном устройстве солнечной системы, мы ни на шаг не подвинемся дальше. Более того: такая наука, которая взялась бы проследить случай с этим отдельным стручком в его каузальном сцеплении со все более отдаленными причинами, была бы уже не наукой, а простой игрой; ибо этот самый стручок имеет еще бесчисленные другие индивидуальные свойства, являющиеся случайными: оттенок цвета, толщину и твердость оболочки, величину горошин, не говоря уже об индивидуальных особенностях, доступных только микроскопу. Таким образом, с одним этим стручком нам пришлось бы проследить уже больше каузальных связей, чем сколько их могли бы изучить все ботаники на свете.